Мятежные ангелы

Я не знаю, то ли рассмеяться при этих словах, то ли расплакаться и начать ругаться.

— Ох, — встревоженно говорит Энн, — мне кажется, нам лучше вернуться в зал. Нас наверняка вот-вот хватятся.

— Мы скажем, что уходили в гардеробную, чтобы починить разошедшийся шов на твоем платье, — заявляет Фелисити. — Мне очень хочется попробовать абсент.

Но мне совершенно не хочется пробовать этот самый абсент. Ну, разве что капельку… Вот если бы знать, как он может на меня подействовать… Я боюсь оставаться здесь, но я не хочу и уходить, позволяя Фелисити экспериментировать наедине с Саймоном.

— Я бы тоже попробовала, — неуверенно произношу я.

— Дух приключений, — смеется Саймон. — Это я люблю.

Снова сунув руку за книги, Саймон извлекает на свет большую плоскую ложку с поперечными щелями. Потом наливает из графина полстакана воды. Поставив стакан на стол, он кладет на него сверху странную ложку. Затем изящным жестом достает из кармана кубик сахара; сладкий кусочек он кладет на дырявую ложку.

— Зачем все это? — спрашиваю я.

— Чтобы убрать полынную горечь.

Густой, как живица, зеленый, как весенняя трава, абсент медленно льется на сахар, постепенно растворяя его. А в стакане при этом творится прекрасная алхимия. Зелень расплывается молочно-белыми клубами. Это невероятно.

— Как это происходит? — спрашиваю я.

Саймон выуживает из кармана монетку, кладет ее на ладонь — и тут же показывает мне пустую руку. Монетка исчезла.

— Магия, — говорит он.

— Дай-ка взглянуть, — говорит Фелисити и протягивает руку к стакану.

Но Саймон перехватывает стакан и протягивает его мне.

— Сначала леди, — говорит он.

Фелисити меняется в лице, как будто получив плевок. Это очень, очень грубо, и это отчаянно разозлит Фелисити, но мне приходится поддержать выходку Саймона, потому что я не в силах устоять перед искушением: я должна подтвердить, что он выбирает меня. Рука дрожит, когда я беру стакан. Мне почти всерьез кажется, что странный напиток превратит меня в лягушку. Даже его запах одурманивает, как запах лакрицы, смешанной с мускатным орехом. Я делаю глоток и чувствую, как абсент обжигает горло. Как только я проглатываю напиток, Фелисити выхватывает у меня стакан и тоже пьет. Потом передает стакан Энн, и та делает крошечный глоточек, едва смочив губы. И наконец стакан переходит к Саймону, а от него — снова ко мне. И так он обходит круг трижды, пока не пустеет окончательно.

Саймон носовым платком тщательно вытирает стакан и снова прячет все за книгами, восстанавливая прежний порядок. Затем он делает шаг ко мне. Фелисити встает между нами и обнимает меня за талию.

— Спасибо, Саймон. А теперь, полагаю, нам лучше заглянуть в гардеробную, чтобы наша история выглядела более правдоподобной, — говорит она, и в ее глазах вспыхивает странное довольство.

Саймона не радует такой поворот дел, насколько я вижу. Но он кланяется и позволяет нам уйти.

— Не замечаю, чтобы я почувствовала что-то особенное, — говорит Энн, когда мы добираемся до гардеробной и обмахиваемся веерами, предоставив горничным искать воображаемые прорехи на наших платьях.

— Это потому, что ты почти ничего и не выпила, — шепчет Фелисити. — А я себя прекрасно чувствую!

Меня охватывает приятное тепло, в голове странная легкость, мне кажется, что все вокруг прекрасно и ничего дурного никогда не может случиться со мной. Я улыбаюсь Фелисити, ничем больше не огорчаясь и лишь наслаждаясь нашей общей неосмотрительностью. Почему совместные тайны сближают, причем так сильно, что эту близость не хочется терять?

— Ты прекрасно выглядишь, — говорит Фелисити.

Зрачки у нее огромные.

— А я? — спрашивает Энн.

— О да! — говорю я, с каждой секундой ощущая себя все легче. Я уже почти невесома. — Том не сможет перед тобой устоять. Ты настоящая принцесса, Энн!

При этих словах горничная, изучающая мою юбку, поднимает голову и смотрит на меня, но тут же отводит взгляд.

Когда мы снова входим в бальный зал, все в нем кажется изменившимся: краски стали ярче, свет как-то затуманился. Зеленая фея превратилась в жидкий огонь, гудящий в моих венах, как сплетня, как крылья тысячи ангелов, как шепот, рассказывающий самую соблазнительную в мире тайну. Зал превращается в медленное вращение красок, звуков, движений; шорох дамских юбок странным образом преобразуется в цвет — зеленое и голубое, серебряное и вишневое, и все это смешивается со сверканием драгоценностей… Леди склоняются к джентльменам и покачиваются, это похоже на отражения в зеркалах, и пары как будто целуются и разлетаются в стороны, целуются и разлетаются…

Глаза у меня повлажнели и стали огромными. Губы налились соком, как зрелые фрукты, я улыбаюсь так, будто мне известно все, что только можно знать, и я не в силах удержать в себе это знание… Меня находит Саймон. Я слышу, как отвечаю согласием на его приглашение потанцевать. Мы присоединяемся к кружащейся толпе. Я лечу. Саймон Миддлтон — самый прекрасный мужчина, каких только я видела в жизни. Мне хочется сказать ему это, но язык отказывается произносить слова. Перед моими затуманенными глазами весь бальный зал превращается в священное кружение дервишей, их белые развевающиеся одежды летят, как первый снег, и высокие пурпурные шапки бросают вызов силе притяжения, чудом держась на головах… Но я понимаю, что не могу ничего такого видеть.

Я с усилием закрываю глаза, чтобы прояснить зрение, и когда открываю их вновь, я вижу леди и джентльменов, осторожно соединивших руки в вальсе. Леди обмениваются едва заметными взглядами и кивками, прекрасно понимая друг друга: «Девица Третфорд и сын Робертсов — весьма подходящая пара, вы согласны?» И соединяются судьбы, определяется будущее, и трехтактная мелодия звучит под сияющими люстрами, рождая иллюзии, отраженные в бриллиантах, и холодная красота купается в свете…

Танец заканчивается, Саймон провожает меня на место. У меня кружится голова, я слегка покачиваюсь. Моя рука пытается нащупать какую-нибудь опору — и находит широкую грудь Саймона. Пальцы сжимаются на лепестках белой розы на его лацкане.

— Осторожнее… Мисс Дойл, как вы себя чувствуете?

Я улыбаюсь. «О, все прекрасно. Я, правда, не могу говорить и не ощущаю собственного тела, но в остальном все замечательно… пожалуйста, оставьте меня». Я улыбаюсь. Лепестки летят вниз, медленно кружа, мягко опускаются на пол в собственном спиральном танце. Перчатка испачкана густым соком розы. Я, похоже, не в состоянии даже понять, как он туда попал и что теперь с этим делать. От этого мне становится невыносимо смешно, и я вдруг замечаю, что смеюсь.

— Осторожнее… — повторяет Саймон, с силой сжимая мое запястье.

Боль заставляет меня опомниться. Саймон ведет меня мимо огромного папоротника в горшке, за расписную ширму у двери. Сквозь щели в ширме я вижу мельтешение бального зала. Мы скрыты от посторонних глаз, но нас могут обнаружить в любую секунду. Мне бы следовало встревожиться, но я спокойна. Мне на все наплевать.

— Джемма… — тихо говорит Саймон.

Его губы касаются моей шеи за ухом. Они движутся к ямочке на горле, оставляя за собой влажный след. Голова у меня становится горячей и тяжелой. Во мне все как будто распухает, зреет… Бал продолжает кружиться в танце света и красок, но звуки шумного приема становятся глуше, уплывают вдаль. Внутри меня звучит только голос Саймона.