МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

У Вереща нашелся цифровой фотоаппарат, и он вмиг устроил мне небольшую фотосессию, на всех снимках которой я старательно придавал своей нижней челюсти каменную тяжесть, а глазам – ледяную холодность. Именно так, по моему мнению, должен был выглядеть настоящий подполковник милиции, а именно это звание я вздумал себе присвоить. Имелось и еще одно обстоятельство, из-за которого я не решился стать, например, полковником. Дело в том, что удостоверения от полковника и выше подписывает лично министр внутренних дел, подпись которого может быть известна кому-то, с кем мне придется в будущем иметь дело, а удостоверения от подполковника и ниже подписывает начальство попроще, и здесь смухлевать легче, если вдруг у этих проныр из «Вервольфа» окажется не та отсканированная подпись. На фотографии с помощью программы-редактора отделяли голову и соединяли ее с милицейским кителем, на котором имелись погоны с соответствующим количеством звезд. Память услужливо подсказала должность моего друга милиционера – старший оперуполномоченный по особо важным делам. Все это тянуло лет на пять строгого режима – столько в среднем дают за подделку документов, но по сравнению с тем, что я мог иметь как минимум за убийство барыги, это был пустяк. Выслав в ответном письме наиболее симпатичную мне фотографию, примерно через полчаса я получил образец документа, остался им вполне доволен и перевел двести долларов со своей кредитки на счет «Вервольфа». Удостоверение я получил спустя двое суток. Его доставил мне обычный курьер почтовой службы, которой было наплевать на содержимое посылки. Так я почти стал подполковником милиции. А «почти» потому, что оставалось приобрести форму с надлежащими знаками различия и все, что к ней прилагается, в том числе и табельное оружие. Этому я посвятил остаток второй недели своего, как я его называл, «нелегального положения», что по сути своей было верно, как никогда.

В «Военторге» на улице Академика Королева, предъявив удостоверение подполковника милиции, я купил полный комплект обмундирования, включая все необходимые шевроны, нашивки, заколку для галстука, кокарду для фуражки и саму фуражку с высоченной тульей, лихо загнутой кверху. Купил я также и несколько пар погон. С огромным свертком я ввалился в берлогу, где висел привычный кумар (Верещ не давал себе права на отдых), и принялся приводить свою покупку в удобоваримый вид. Пришил нарукавные шевроны, присобачил погоны на рубашку и китель. Брюки были широковаты, длинноваты и требовали подгонки в ателье, рукава кителя также неплохо было бы укоротить. Ателье находилось тут же неподалеку, и там моему заказу никто не удивился. Помню, мы даже обсудили с закройщицей тему «придурков, которые шьют сами не знают на кого». Через пару дней форма сидела на мне идеально. Немолодая уже закройщица залюбовалась, глядя на меня в примерочной, да и сам я испытал чувство сродни эйфории, вертясь перед зеркалами. На меня смотрел настоящий мент – подтянутый бравый «подпол», с узким задом и широкими плечами, с нашивками и блестящими штучками в петлицах. Единственным настоящим в этом карнавальном убранстве был ромбовидный значок МГУ – его я также купил в «Военторге», не удержался. Но ведь я действительно закончил университет, это святая правда, значит, имею полное право носить этот значок.

Прямо в форме, привыкая к своей новой ипостаси, я вышел на улицу и понял, что мир вокруг меня стал другим. На простых мирян мои звезды и боевой вид оказывали умопомрачительное действие. Я чувствовал себя богом Ра, сошедшим к смертным со своей золотой колесницы. Я нарочно изменил путь, чтобы подольше идти к машине, я наслаждался страхом и почтением толпы, идущей мне навстречу и расступавшейся, словно вода под стальным форштевнем линкора. Я был охвачен совершенно тупым безграничным ликованием, а уж когда два сержанта милиции, внезапно появившиеся откуда-то из-за угла, с подобострастием отдали мне честь и я в ответ кивнул им, едва поборов искушение поднять руку в нацистском приветствии так, как это делали высшие офицеры рейха, с ленцой и небрежностью, то я испытал такой кайф, по сравнению с которым вся гребаная трава и бухло ничего не стоят. Я прирожденный артист, сам старик Станиславский, думаю, принял бы меня в свою труппу, живи мы с ним в одно время. Тяга к лицедейству во мне неискоренима с детства. Я шел к машине в своей мышиного цвета форме, и меня нисколько не заботило, что форма эта, как и машина, – не мои. Это славный, дорогой, настоящий реквизит. Только с его помощью можно на «Оскара» сыграть роль в том смертельном перформансе, куда я ввязался.

Самое сильное впечатление мой новый облик произвел на несчастного Вереща. Он долго чем-то шуршал за дверью, должно быть, ныкая наркоту по углам, и не открывал, покуда я не рассвирепел:

– Открывай, торчок херов! Это я!

– Я? Я – это я! – послышался из-за двери истерический голос Вереща. – У меня ничего нету! Я не курю!

– Да открой ты! – настаивал я. – Это же я, Марк!

– Сними шапку!

Я снял фуражку, и он наконец-то меня узнал, открыл дверь. В нос мне ударил резкий запах дерьма.

– Чем так пахнет, Димон?

– Я обосрался, чувак! Обосрался, когда увидел мента! А-а-а, товарисч подпол! – заорал он в полном восторге от того, что это и в самом деле я, и никто не пришел арестовать его и конфисковать всю свалившуюся на него благодать в виде доставшегося от барыги наследства.

Пришлось звонить в фирму по уборке квартир, иначе внутри невыносимо было находиться. Одна из уборщиц оказалась весьма симпатичной девчонкой, по всей видимости стоявшей на пороге совершеннолетия. Во всяком случае, нам с Верещем она сказала, что ей двадцать лет и она берет сто долларов в час. Я дал ей тысячу рублей и сказал, чтобы купила себе новые колготки. Девица пыталась оказать оральные услуги, но была выставлена за дверь с пожеланиями не сдохнуть от СПИДа. В ответ она назвала нас голубыми. Было немного смешно.

5

Чеченцы собирались в галерее торгового центра в Марьиной Роще. Они собирались там всегда с тех самых пор, как этот турецкий торговый центр был открыт. Застать там кого-нибудь из моих прежних знакомых было весьма вероятно, и я, в своей милицейской форме, направился прямо туда. Мне нужно было раздобыть оружие, а достать вещицу подобного рода в последнее время в Москве стало не очень-то просто. Всю торговлю нелегальной огнестрельной продукцией держит в своих руках криминальная милиция. Да-да! Никто не ослышался! Именно криминальная милиция. Уже от нее, как от генерального дистрибьютора, товар расходится по разнообразным продавцам, круг которых, впрочем, также невелик. Никого в криминальной милиции я не знал, продавцы рангом помельче мне также известны не были. Когда-то у меня был знакомый гангстер Толян, но он пал смертью храбрых, когда отстреливался из забаррикадированной квартиры против милиционеров, а с гибелью Толяна пропал и весь его арсенал, бывший весьма обширным. Из всего перечня Толянова оружия в дело попали лишь три ствола, какие попроще, а всякий там эксклюзив вроде никелированного сорок пятого калибра и двадцатизарядных карманных гаубиц бесследно исчез при обыске. Вовсе не обязательно обладать способностями аналитика РБК, чтобы сделать вывод, в чьи руки попало оружие Толяна. Люди в погонах продали его и неплохо заработали на этом.

Я шел к чеченцам, потому что всегда точно знал: ствол и чеченец – это друзья не разлей вода. Во-первых, у чеченцев мужчина без оружия мужчиной не считается, во-вторых, все чеченцы в той или иной степени имеют отношение к криминалу. Я не осуждаю их за это потому, что это глупо. В Америке негры также почти поголовно имеют отношение к криминалу, и лишь Голливуд в последние пару десятков лет пытается опровергнуть эту аксиому. У нас же кинематограф, напротив, ничего опровергать не собирается, и слово «чеченец» давно стало синонимом понятия «гангстер». Адская дерзость этой нации не поддается никакому усмирению и делает чеченцев маргиналами в глазах толпы.

Окинув взглядом маленькие кафе на первом этаже торгового центра, я заприметил широченные плечи и седую громадную, словно чан, голову Султана, своего давнего знакомого еще по останкинской преступной группировке, членом которой я почти являлся много-много лет тому назад…

Да, я почти был бандитом. «Почти», потому что я никогда никого не грабил, не убивал в рамках банды, не ставил на бабки, я был в той смешанной, состоящей из русских, украинцев и чеченцев, группировке неактивным членом, а проще говоря, охранником. Группировка «прикручивала» коммерсантов и впоследствии «крышевала» их. В каждую «крышуемую» фирму они сажали своего соглядатая, который получал зарплату в кассе этой самой фирмы. И зарплату, надо сказать, неплохую. Я был нищим студентом, а став охранником в банде, я стал получать тысячу долларов – в самом начале девяностых это были вполне сносные деньги. Раз в месяц приезжал Султан. Разговаривал с «моим» бизнесменом, забирал у него месячную плату за «крышу», и мы с ним пили кофе в соседнем ресторанчике. Султан пробовал учить меня жизни, я кое-что запомнил, и по сей день его наука идет мне впрок, ведь это наука выживания, самое нужное знание для человека, живущего среди себе подобных зубастых особей. Все мое официально-криминальное бытие длилось вплоть до первой чеченской войны, после начала которой я решил, что общение с криминальными чеченцами в будущем не принесет мне никакого проку, а вот вреда биографии причинит много. И у меня получилось «соскочить». Меня никто не удерживал, ведь никакими секретами банды я не владел, был простым соглядатаем, да и бизнес «крышевания» к тому времени стал уплывать из бандитских рук в руки милицейские. Во время нашего последнего кофепития Султан так и сказал: «Все теперь под ментами», и левый глаз его при этом нервно «тикал».

И вот теперь он сидел ко мне спиной вполоборота, и я видел, что на столике перед ним лежит кусок пирога и стоят несколько бутылочек кока-колы: парень всегда был сладкоежкой и пристрастию своему не изменил с тех пор, как мы с ним встречались в последний раз, а ведь прошло уже двенадцать лет. Я решил подшутить над ним, подошел, положил руку ему на плечо и произнес: «Вы арестованы». Эта шутка мне стоила дорого. Султан был когда-то борцом, он отреагировал молниеносно: не оборачиваясь, схватил меня за кисть и перебросил через себя так, что я взлетел, как пушинка, и, не успев на лету потерять фуражку, рухнул на соседний, по счастью, незанятый столик, повалив его и пару стульев в придачу. Султан же, увидев, что он поднял руку на самого настоящего милиционера в форме, почел за лучшее «сделать ноги», и пришлось мне его догонять, доставив посетителям торгового центра немало забавных мгновений. Я настиг его у самых дверей и проорал, что это я, Марк, что я пошутил и убегать ему незачем. Только тогда Султан остановился, вернее, его остановил мокрый после недавней уборки мраморный пол, на котором он поскользнулся и сравнял наш с ним счет по сегодняшним падениям.

– Ни хрена себе! – недоверчиво прокряхтел чеченец и с сомнением оглядел меня. – Марк?

– А то! – широко улыбнулся я. – Он самый, а ты убегать вздумал!

Султан поднялся и с прежней недоверчивостью продолжал разглядывать меня.

– Так ты мент, что ли? – наконец вымолвил он после трехминутной паузы.

– Да какой мент? Ты с ума сошел?! Я пошутить хотел, а ты давай сразу бросок через пупок отрабатывать.

– Извини, что твою шутку не оценил, – усмехнулся Султан, – пойдем отсюда, а то мы с тобой здесь стоим, как два рональда-макдональда, вон уже дети пальцами показывают.

Мы вышли на автостоянку – мент и чеченец. Прохожие прятали глаза, некоторые злобно скалились исподлобья, кто-то замирал, что-то старательно рассматривая в тележке с покупками. Нас боялись и ненавидели, считая живым воплощением сращивания милицейской коррупции и кавказского криминала.

– Так ты чего эту форму напялил? – Султан подошел к своей машине, пискнула сигнализация. – Садись, расскажешь.

– Ты понимаешь… – Я вдруг замялся. Как ему сказать, как объяснить? – Я вроде как на работе, вернее, при деле.