На колесах

Минут через десять сварщик Слава принес в кабинет спаренный рожок сирены, похожей на две дудки, - отыскал в инструментальном шкафу. Никифоров не спрашивал, в чьем именно, спросить же очень хотелось. Может быть, поэтому он ничего не сказал Кипоренко, просто попрощался и пошел, не дожидаясь, когда машина приятеля тронется с места.

Никифоров ощутил, что они простились не по-человечески, словно он бежал от Олега, от своей вины. А в чем его вина? Но доискиваться было некогда: Иванченко привез холодильного мастера, посулив ему магарыч. Он виновато морщился, когда объяснял это. Его рубашка прилипла к спине. Он взял со стола графин и выпил воды. Потом плеснул в горсть, омочил лицо и, покряхтывая, стал утираться. Никифоров намекнул ему, что здесь не баня. Вспомнился журчащий родничок во дворе автоцентра - когда срывали песчаный холм, вскрыли водоносный пласт. Пусть Иванченко наладит холодильники и идет к роднику.

– Но магарыч!
– возразил Иванченко.
– Нужна хотя бы пятерка.

Никифоров вытащил три рубля, посмотрел на Журкова. Тот нахмурился, признался, что жена дает ему рубль, но советует ни в чем себе не отказывать. Иванченко причесался, подул на расческу и сообщил, что у него тоже кое-что найдется. Вскоре Никифоров поехал на санитарную станцию за разрешением открыть столовую.

VI

– А я сегодня думала о вас, - призналась Полетаева.
– Даже на календаре записано. Ну как?

Вчера ее черные волосы свободно спадали к плечам, а сегодня из-за жары были собраны в пучок и заколоты красной заколкой, обнажив тонкую шею. За столами сидели еще две женщины. Обеим было уже за сорок, они глядели на Никифорова, как на нескучного посетителя. На столе Полетаевой стоял в стакане букетик ромашки-пиретрума. Пахло духами.

...Никифоров чувствовал, как от него расходятся волны горечи и враждебности. Душа была забита, скована заботами, и он был не рад, что встретился с Полетаевой. Ему нечего ей сказать, потому что он сейчас был только директором и еще - Журковым, Губочевым, Иванченко, Верещагиным, Кипоренко и т.д. Никифоров гнал машину сосредоточенно и зло, словно агрессивная езда отвлекала его. Выходя на шоссе, быстро осмотрелся. Слева ехал рейсовый автобус, а справа грузовик. Нужно было переждать.

Полетаева схватилась обеими руками за панель. Машина, проскочив под носом у автобуса, не удержалась на асфальте и, наклонившись, пошла двумя правыми колесами по обочине вдоль кювета. Непрерывно сигналя, слева проревел грузовик. Никифоров выровнял руль, вышел на осевую и обогнал грузовик. Вслед донеслись четыре коротких сигнала. На языке шоферов это означало: "Сумасшедший!"

– Он нас ругает, - сказала Полетаева. Она положила ладони между колен, и на припудренной пылью панели остались отпечатки ее ладоней.
– Вы сегодня злой.

– Злой, - согласился Никифоров.

– А почему вчера вечером вы не поздоровались?

– Не хотел мешать.

– Мешать?..
– протянула она.
– Но ведь мешают только близкие люди.

– Больше всего мы сами себе мешаем, - возразил он.
– А всякие другие, близкие или чужие, - это уже во-вторых.

В открытые окна дул ветер, выносил жар разогретого железа. После железнодорожного переезда потянулся подъем, где вчера Никифоров плелся в хвосте грузовой колонны. Солнце светило прямо в глаза. Впереди мерцали полосы асфальта, похожие на лужицы.

– Александр Константинович!
– вымолвила Полетаева.
– Там затаился медведь. Если хотите, я вам акт хоть сейчас подпишу.

Он кивнул и сбавил скорость. Что ж, скорость тоже была миражом вольной жизни, куда бы он хотел умчаться и бродить среди лугов и пустошей своего детства, посылавшего теперь ему знаки цветами - единственным неизменным, что он понимал.

– У вас на столе букетик пиретрума, - сказал он с какой-то надеждой.

– Да, ромашки. А что?

– Полетаева глядела вниз, на тенистую речку, ушедшую из-под зеленого тоннеля ветел и бегущую по пологой излуке, отражая маленькие облака. Этой излуки Никифоров прежде не замечал. Когда начинали строить автоцентр, на ее месте был небольшой плес. И до сих пор ему казалось - там светлая водная полянка. Но река сдвинула берег.

– А там живет заяц.
– сказал Никифоров.

– Настоящий?
– В ее голосе не было удивления.

Поворот к центру был совсем близко; можно различить белые буквы на голубом щите-указателе: "ВАЗ". Проехали бетонный навес автобусной остановки.

– Вы обиделись на меня, что я закрыла столовую?
– повернувшись, с упреком и улыбкой спросила Полетаева.

– Вы выполняли свой служебный долг.

– Служебный долг? Слишком громко. Столовую закрыла санитарный инспектор, а вы обиделись не на инспектора, а на человека.

– С чего вы взяли, что я обиделся? Каждый делает свое дело... Но... но ведь скучно же! И вы и я знаем, что скучно, и ничего не хотим переменить. Вот заяц вчера пробежал - событие!

Никифоров затормозил, включил указатель поворота, но вместо того, чтобы сворачивать к автоцентру, поехал прямо. "Зачем?
– спросил себя.
– Чего я от нее хочу?" И в эту же минуту почувствовал, что освобождается от тяжести, которая угнетала его.

– Вы как чеховский герой, - сказала Полетаева.
– У них, кажется, тоже так дело делают, а при этом думают, что ничего не изменится.

– Нет, те были умнее своего времени.

– А вы? Умнее или глупее?

– Мы-то как раз сильнее своего времени. Не лучше и не хуже, а просто сильнее. Поэтому и не знаем, чем еще, кроме дела, нужно заниматься. Теперь нету таких понятий о человеке - "лучше" или "хуже".

– Мы проехали поворот, - заметила она.
– Может, поедем дальше? Просто прокатимся... Когда еще у меня будет такая возможность?

Миновали развилку, кирпичный домик поста ГАИ, патрульный автомобиль. Инспектор с косой в руках стоял посреди крошечного газона. Он со скукой взглянул на них, отвернулся, потом живо повернулся обратно и проводил машину пристальным взглядом.

– Все дела, дела, - сказала Полетаева.
– Надо жить - вот и все. Любое дело - это еще не вся жизнь.

– Тем более ремонт машин, - сказал Никифоров.

– Но от вас исходит, что вы человек власти, вы знаете, чего хотите. А я вот не знаю...

– Я тоже не знаю, - ответил он.
– Порой смотрю на своего Василия и не понимаю: откуда он пришел? Когда я его не вижу, мне страшно за него, вдруг с ним что-то случится... Когда я с ним, я, наверное, счастлив. Вот и весь смысл жизни.

– Да, может быть, вы правы, - сказала она.
– А что делать тем, у кого нет детей?

– Поскорее заводить.
– Вспомнил, что она разведенная, и смутился, словно сказал бестактность.

Дорога вошла в лес. За обочинами в высокой траве поблескивала солнцем вода. От кустов и елок падали короткие тени.

– Куда мы едем?
– спросила она.

– Едем, и все.

– Вот и хорошо. А когда станет неинтересно, мы вернемся.

Показалось, что она как будто предостерегала его, чтобы он не обманывался насчет этой поездки, а может, вместе с ним предостерегала и себя. Или пыталась предостеречь. В ее словах "мы вернемся" Никифоров не услышал уверенности. Скорее всего это был обычный женский призыв к благоразумию, к которому мужчины остаются глухи, понимая как просьбу действовать энергичнее.