На крови

— Не ломайтесь, автор. О чем она?

— О мокрицах.

— Мокрицах? — губы сморщились брезгливо. — Что это вы такую пакость придумали? Послушаем. Читайте, я вам говорю... в порядке партийной дисциплины.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Что же, по существу... пусть слушает.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

СКАЗКА О МОКРИЦАХ

Шел однажды... так всегда начинаются сказки: слышали ли вы когда-нибудь сказку, которая стояла бы на месте?.. шел однажды в далеких снеговых горах человек... опоясанный сталью...

Веки Ивана Николаевича чуть дрогнули.

...сталью.

На пути была хижина. В хижине отшельник. Череп. Пшено на деревянном блюде. Светильник. Как всегда в сказках.

Путник попросил пристанища на ночь.

— Войди и сядь.

Он сел на холодном, на земляном полу.

— Кто ты?

— Я охотник за тиграми.

— Храни тебя солнце, — сказал отшельник. — Ты выбрал себе опасный промысел, сын. Но ты молод еще: одумай!

— Кто, обнажив меч, не бросит от себя ножны, тот не воин, отец. Я обнажил меч. И с тех пор я иду.

— Тигровый закон — закон вечный, — покачал головой старец. — Пуст путь в вечность: твои удары не часты, нарушающий закон. Закон стоит, как стоял прежде, — знаком победным, знаком, подымающим к небу торжествующую длань. Видел ли ты в скитаниях площадь, на которой не высился бы символ закона и власти — на высокой колонне, в окружении вздыбленных, покорных, медных коней?

— Я сброшу символ — медной головою вниз, о каменные плиты. Но ты прав, — мои удары редки, потому что я одинок.

Усмехнулся старец.

— Разве не тебе одному грозит кривой коготь? На весь мир налег тигровый закон!

— Что нужды! После каждого удара люди говорят мне: «Слава тебе, Нарушитель. Но отойди от нас, отверни от нас лицо. Нам тяжко от тигровой власти — но от мести тигровой не станет жизни. Иди».

— Тигровый закон — закон вечный, — повторил старец. — Среди тех людей, что ты видишь, ты не найдешь ии оруженосца, ни бойца.

— Ты говоришь, будто есть на свете люди, которых я не вижу?

— На свете? Нет. Без света.

— Значит, чтобы найти их, надо закрыть глаза?

— Воин на пути не закрывает глаз. Путь к ним — путь войны, а не мира. Но я не скажу тебе о пути.

— Я и не спрашиваю, — засмеялся опоясанный. — Ты уверен, что они крепки на удар? Расскажи о них, что ты знаешь и слышал.

— От сырой тьмы заподземных низин веки наползли на зрачки, застыли, дряблые: они не видят: нет луча из глазниц... Без него... что стоит сила мышц и сплетение жил? Знаешь ли ты целебное снадобье — растопить застылые веки?

— Знаю, — отвечал странник. — Кровь!

Опустил седую голову старец.

— Кто сказал тебе?

Засмеялся странник.

— Кровь!

Он встал, опоясывая сталь.

— Куда? — спросил старик.

— К ним.

— Я не все сказал.

— Я знаю довольно.

— Ты горд. Пусть будет. Иди.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У каменной плиты — сталь в руке — стоял странник. Рыком тигров полнилась окрестность.

Здесь.

Он отвалил плиту. На замшелом, на ослизлом камне — серыми стаями роились мокрицы.

Снизу, из щели расщелины, гудел сквозь душные клубы испарений, подымающийся по каменному скату шаг толп. И злобно выли, в отзвук тяжелому шагу, в окрестных камышах тигры.

Они шли, они вышли, люди с заросшими веками, косматоголовые, ширококостные — сплетенье жил, сила мышц. Пригнувшись тяжелыми спинами, они шарили по земле жадными напруженными руками. Стоном глухим стлалось по зарослям, по тигровым камышам: «Где?»

Тигр ответил: прыжком.

Лучом ударила кровь. В толпу. От острой, от синей, от закаленной стали.

Луч!

И стали, вспрямившись ударом, тяжелые, крепкие груди... На погибель!

Вот он подлинный человеческий голос...

— Бей!

Он бежал, и на свет его стали, за ним, ураганом, они, ощутившие землю и кровь.

— Бей!

И над трупом последнего тигра, отирая кровавую сталь, он смеялся тихим, радостным смехом.

— Тигровый закон — закон вечный? Конец веку. Мы начинаем новый закон, люди!

— Подлинно, — ответили хором чьи-то тихие и жирные голоса. — Мы начинаем.

Нет у крови таких голосов. Обернулся. На взгорьи, над входом в бессветье, — встопорщась, сидели, кивая, — мокрицы.

Он шагнул. Но, не дав ему времени молвить, одна из мокриц, раскоряжась на камне, сквозь нос прокартавила:

— Гражданин. Государство признательно. Ваш подвиг почтен пожизненной пенсией. Семьдесят шесть пятьдесят, каждый месяц, второго. Касса номер восьмой. Проходите.

Раздавить их ногой — и все: сну конец! Они — наяву, косматоголовые.

Он шагнул.

— Тише, стой! — хором крикнули, приподымаясь, мокрицы. — Он, кажется, буйный. Буйный, конечно! И, в сущности, кто он? Со стороны он пришел — неизвестно откуда.

— А вы?

— Мы? Вcе видали: мы были с ними, все время — в беcсветьи. Мы были под тиграми вместе. В одном подземельи, под той же плитою...

— Вниз головами?

— Тем выше заслуга! И нам сейчас первое место, по праву, — их собственной волей.

Молча стояли поодаль тесной, понурой толпой косматоголовые. Молча. По знаку мокриц расправили плечи, пошли — и в оживших глазах он увидел... Нет, лучше не надо...

Мокрицы смеялись...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Все?

— Все.

Иван Николаевич пожевал губами. Глаза странные: я не знал, что он так меняет глаза.

— Мораль? Революция проиграна: косматоголовые изменили, они потянулись к мокрицам: сегодняшний день за мокрицами. Сегодняшний — и завтрашний... Или навсегда, а? Но для настоящего человека, настоящего революционера — все что хотите, только не мокрицы. Так, что ли?