На осколках цивилизации
Шрифт:
— Эй, Джон… — голос Чеса доносился приглушённо из-за льющейся воды. — В каком месте дантовской комедии было написано, что после Ада начинается Рай?
— Считай, мы её дописали, — процедил Джон, намыливая голову. — Я бы ещё не советовал бросаться такими громкими словами, как Рай. Уж тебе, как никому, знать это, — послышался лёгкий смешок Чеса; ещё он наверняка закивал. Конечно, он понимал это. Но ему, как и Джону, уже вовсю хотелось верить в лучшее; перенести что-то ещё было не под силу их нервам.
Невероятным, давно забытым оказалось чувство, когда можно так запросто лежать на чистой, мягкой кровати, в свежей, пахнущей порошком удобной одежде и не размышлять, как же выжить в этот день и где добыть еды. Как только после душа Джон с Чесом добрели до своих кроватей, они без сил упали на них и в таком положении и заснули. Пару раз Джон просыпался, вздрагивая, и резко садился, непонимающе оглядываясь вокруг себя, словно вспоминал
Так они проспали до полудня. Чес проснулся бодрым, розовощёким, встал с кровати и тепло улыбнулся Джону. Лицо его сплошь было в пластырях, измазано мазями, ни одного живого места, казалось, но он всё равно был красив: глаза его горели сильным, ярко сияющим светом. Наконец-то взгляд был живым. Джон понимал, что долго этого добивался; только ли уют и спокойствие вернули прежнюю теплоту в эти глаза?
— Как ты? — спросил Константин и сам привстал с кровати, чтобы раздёрнуть шторы. Серый тусклый свет, пробившийся в их комнату, впервые в жизни не угнетал.
— Отлично. Я впервые за это долгое время так крепко спал, — парнишка сладко зевнул и потянулся.
— А я вот беспокойно… Знаешь, как будто тело ещё не привыкло к такому, — Джон опустил взгляд на ладонь, которой недавно ломал прут: огромная мозоль лопнула и теперь там была только сморщенная приплюснутая кожа.
— Моё тело, видимо, как-то с радостью желало это забыть, — Чес усмехнулся. Джон взглянул на него, кивнул, подошёл к его кровати и осторожно уселся рядом. Он чувствовал, что бывший напарник сильно хотел что-то сказать ему; в такие момент молчание наливалось плотным напряжением, а любые слова, могущие прорвать это облако, оказывались пустыми и бесполезными. Боковым зрением Константин наблюдал за Чесом: опустив голову, тот смотрел резко остекленевшим взглядом в пол, ладони сжал в кулаки, скулы его напряглись. Даже вчера вечером он так не волновался; хотя, наверное, тут объяснение простое: адреналин откинул всякие страхи, как алкоголь. Джон начинал бояться: как бы не было это то самое нечто, что разрушит их только вставшее на ноги счастье.
— Я… — Креймер запнулся, хмыкнул, прокашлялся.
— Можешь говорить, — Джон не смотрел на него, но постарался сказать это успокаивающе.
— Ладно… Я хотел сказать, что нам ведь будет непросто… в наших отношениях, — Чес снова прокашлялся, потом Джон ощутил, как карие глаза пристально уставились на него. — Просто я хотел предупредить тебя. И это если не учитывать то, что мы, оказывается, нетрадиционной ориентации…
— Знаешь, это всё отговорки, — Джон наконец повернулся к нему и несколько строго на него глянул. — В любом деле, Чес, в любых отношениях редко бывает легко. Бывает легко только в фильмах о любви. Будто ты не знал сложностей до меня… К тому же, мы с тобой всё же взрослые люди уже, не пятнадцатилетние подростки, которые только ищут себя, пробуются в различных отношениях, пытаются понять, к какому полу они тяготеют более. Да, чувство вчера было не самое лучшее, да и не только вчера — во всё время, пока мы скитались: как будто органы кто-то внутри переворачивал, а в лёгкие пускал метан, — Джон взял его ладонь и сжал. — Но я понял, что, и правда, ни с кем, кроме тебя, не обрету долгожданный покой; никому, кроме тебя, не смогу поведать свои тайны; никто, кроме тебя, не знает меня лучше и дольше всего. Просто в один момент я понял, что нет смысла скитаться по чужим людям, соваться в чужие сердца и требовать чужой любви, когда всё, чего желает человек в душевном плане, уже рядом, — Джон замолчал, понимая, что никогда ещё в жизни (кроме, разве что, вчера) он не говорил такие проникновенные вещи вслух кому-то. Чес, смотря ему в глаза, даже задержал дыхание, пока он говорил. Потом его губы дрогнули в лёгкой улыбке.
— Именно поэтому, чёрт возьми, уже не имеет значения, что я гей или ты гей! Ты не догадываешься, но, поверь мне, ты принимал это у себя в душе уже продолжительное время. А сейчас просто…
— Просто пытаюсь сбежать от счастья, ещё не веря в него… Да, я понял, Джон, — парень кивнул, губы слегка задрожали; он опустил голову на плечо Джону и резко усмехнулся. Константин знал: это переизбыток чувств. Ему самому принять всё это оказалось в какой-то степени легче (что удивительно, как ни крути): сказалась моральная усталость и измотанность. Чес, вероятно, ещё немного пострадает. Парнишка повернул голову так, что теперь его тёплое дыхание касалось шеи Джона. Так они, не двигаясь, посидели какое-то время.
— Спасибо тебе, — вдруг проговорил Креймер,
отодвинувшись от него и усмехнувшись. — Если бы не твоя благоразумность, я бы давно сошёл с ума. И в тюрьме ты не давал мне накосячить, как мог. Нет-нет, серьёзно! — воскликнул он, видя, как Джона постепенно распирало на смех. — Если бы ты не сказал мне сегодня эту вразумляющую речь, я бы думал, что мы решили замять вчерашний разговор под предлогом того, что я нёс какую-то дикую чушь.— Чушь? Ага, а я типа подтвердил эту чушь тогда, на реке! — Чес, пытаясь стянуть улыбку назад пальцами, задрожал. Джон, глядя на него, не смог не заразиться этим. Спустя секунду они уже смеялись, громко, звонко, беспечно, иногда касаясь друг друга руками. Тогда Константин ещё раз понял для себя, что же такое всё-таки счастье; Чес, наверное, тоже.
Иногда всё же не верилось, что можно так беспечно жить и что вообще где-то есть такая жизнь; за полуобвалившимися останками цивилизованной жизни и озверевшими людьми невозможно было разглядеть нечто подобное, что проживали сейчас Джон с Чесом. Тогда хаос резко обрушился на мир; отдельный мини-хаос ворвался в жизнь Джона в лице Чеса, открывшего ему ясный взгляд на происходящее. Потом потихоньку судьба стала вычёркивать лишних, по её мнению, людей из жизни Джона и пустила его самого на волю центробежных сил, раскручивающих его по кругам Ада. И Чеса не могло не зацепить вместе с ним. После этого всего трёхразовое обильное питание, полдники, чистое бельё, продолжительный сон и частые прогулки — всё это казалось земным, невозможным Раем. И сам факт того, что Джону больше не нужно скрывать нечто в их отношениях с Чесом, спрашивать, почему он делает так или иначе, почему между ними проскальзывают безумства, делал эту размеренную жизнь ещё более приятной.
За больницей находилась чудесная, но маленькая аллея из пожелтевших деревьев. Там стояли большие удобные скамейки, и гулять можно было в любое время. Джон и Чес любили мотаться там, иногда заходя на газон и садясь под деревья: почему-то так было лучше. Им удалось немного познакомиться с другими больными именно благодаря этому месту. Люди, хоть порой и лечились от чего-то более существенного, чем они с Чесом, были добры, вежливы и разговорчивы. Джон поначалу относился ко всему скептически, но благоприятная обстановка размягчала его. Постепенно страшные моменты прошлого стирались из его памяти, но всё-таки… всё-таки они были словно след от хорошо заточенного карандаша: вроде, какую-то часть резинкой стереть можно, но вмятины остаются такие, что не составляет труда прочесть, что здесь было написано. Также оказалось и в памяти Джона: каждое печальное событие оттеснило в его душе своеобразное болезненное клеймо. Кровь от них уже давно стёрлась, а раны зажили, даже резь прошла, но вот само клеймо будет, скорее всего, ещё долгое время.
Джон часто думал об этом, особенно когда покидал безупречно светлые стены больницы: в них никак не могло подуматься о таком. И сегодня, спустя пять дней или больше с их прибытия в Хайд, Джон и Чес до обеда решили проветриться в аллее. Они даже облюбовали своё собственное место: в конце аллеи росли старые дубы, и, если зайти поглубже в маленький лес, идущий за аллеей, можно почти скрыться от лишних взглядов и подумать о чём угодно. Там росло уже долгие столетия дерево, о большие выпирающие корни которого можно было упереться, как о спинку стула. Они не боялись застудиться, хотя погода, мягко говоря, не радовала: день ото дня становилось пасмурнее и холоднее. Скорее всего, когда выйдет солнце, они и не узнают, что это оно; уже и забывалось то, что это штат Калифорния, где почти всегда тепло и комфортно и весь день греет солнце.
Чес сидел рядом, иногда они болтали о мелочах, рассуждали вслух, что могло произойти с миром, раздумывали, как им действовать дальше, даже решили, что мечта о домике рядом с морем не так уж и невозможна. Креймер любил прикасаться к нему, редко — класть голову к нему на плечо и слушать отдалённый шум незатейливых разговоров на аллее. Они успели познакомиться почти с каждым обитателем этого места, слушали их непростые истории, рассказали очень вкратце свою. На вопрос, что же произошло в мире, никто не знал точного ответа: местные, что жили здесь до катастрофы, лишь слышали далёкие погромы да пару раз замечали на небе непонятные летающие устройства, которые даже рассмотреть нормально не удавалось, а пришедшие сюда жили недалеко от Хайда, поэтому видели, как падала цивилизация, чуть подробнее, но всё же не так подробно, как Джон с Чесом. Их рассказы о первых минутах катастрофы слушали с разинутыми ртами; на них смотрели в некотором смысле как на героев, что сумели вылезти из-под обломков и выжить. Правда, Джон ни разу не упомянул об их с Чесом мини-расследовании до катастрофы, о каких-то странных установках и о влиянии. Он решил оставить эти открытия до лучших времён, когда их слушателями будут не рафинированные почти безоблачной жизнью люди, а интересующиеся этим, готовые провести исследование.