На осколках цивилизации

— Я для тебя обуза. Торможу всё… — Чес опустил глаза. Константин глянул на него и вздохнул.

— Креймер, Креймер… всегда ты был недогадливым. Ты не обуза и уж точно никогда ей не станешь. К тому же, я уже говорил, что время почти не имеет значения — всё равно опоздали куда только возможно… Поэтому всё в порядке. Главное для нас сейчас — не сдохнуть. В особенности это касается тебя… — Джон не посчитал нужным добавлять «Ещё один раз я не выдержу…» — уж больно это тогда приближало его к парню, делало его будто бы добрее в его глазах. А он вчера решил раз и навсегда одну простую вещь: не открываться. Большая опасность крылась за этим…

Всю дорогу до небоскрёба они прошли молча; теперь уже не скрывались, а следовали по дорогам — вероятно, так немного осмелели не только они, но и все остальные люди, решившие убираться отсюда куда подальше. Это только в первые дни все прятались по подвалам, сейчас в этом смысл пропадал — еда заканчивалась, страх уходил, обстрелы превращались в редкое явления, а необходимость куда-то идти, собираться в группировки и искать помощь становилась острее. Джон понимал, что и им нельзя долго оставаться здесь, а начать следовать по назначенному маршруту; но без дочери — никуда.

Константин с невероятным чувством стыда понял, кто в его случае является настоящей обузой, хотя думать так, конечно, невыразимо отвратительно для него; он просто ещё раз как нельзя ярко понял, что завести семью было для него огромной ошибкой — прошлый он был куда мудрее в этом плане. Точнее, мудрость была до банального и скудного проста: нет семьи — нет проблем, ответственности, лишней суеты, к которой он сегодняшний был не готов. Только по-любому расхлёбывать когда-то давно заваренную им самим кашу ему всё равно приходилось — как-никак, то золотое слово «обязанность». Обязанность и чувство долга. Ну, может совесть, но в этом мужчина был как-то не уверен.

Несмотря же на все эти слишком циничные рассуждения, Джон всё-таки любил свою дочь. И эта любовь была для него какой-то особенной — быть может, он впервые понял, что воспитывает не какого-то чужого человека, заботиться не о каком-то чужом человеке, а о своём собственном продолжении. Это давало некий повод для гордости; это, наверное, и называлось превращением в родителя. И это было новое, возможно, единственно приятное из всех остальных чувство. Именно потому повелитель тьмы знал, что на нём висит ответственность за дочь, за её здоровье и жизнь, раз о том не позаботилась мать. О последней мужчина почему-то не хотел думать — мысли вызывали отвращение, и с чего вдруг такое — он и понять не мог. Только лишь спустя много-много дней с тех пор Джон, вспоминая себя тогдашнего, в тот момент, скажет, что это было верное предчувствие, предвещавшее куда больше, чем он мог предполагать…

А пейзажи постапокалипсиса уже стали совсем привычными.

У Джона теперь не вызывало поражения, изумления, да даже хоть лёгкого удивления картины вокруг. Города по всему миру были точно в таком же состоянии; мужчина после назвал это ранней стадией разрухи, когда во-первых падали высотки, зато мелкие дома оставались в сохранности, во-вторых, не было ещё так грязно, запущенно — лишь казалось, что город немного захламился, а в-третьих, не было ещё ни каких-то сильных группировок, ни мародёров, ни конкретного выживания — люди были только запуганы и пытались скоординировать свои действия с другими, добыть еду и только в мыслях начать строить свои правила и — у кого как пойдёт — бизнес. Эта стадия почти что идеальная и самая лучшая, хотя в ней есть много места панике, смертям, давке, возможной нехватке еды и, конечно же, огромному шоку. Но на данный момент так, конечно, не казалось…

Было страннее всего не видеть нигде людей, идущих хоть куда-нибудь; честно говоря, Джон надеялся, что уже заработает откуда-нибудь откопанный транспорт — очень уязвимое, но быстрое средство передвижения. Но в городе было так тихо, что становилось не по себе — а вдруг они остались здесь совсем одни? Может, уже и на всей планете?.. Константин покачал головой и отмахнул эти смешные и нелепые мысли. Его одолевала паранойя и помутнение рассудка; впрочем, он точно не был одинок в своей беде.

Как только они дошли до небоскрёба, сразу повернули в диагональ направо по пустынной дороге с перевёрнутыми, обугленными машинами и грузовиками; в конце дороги виднелось что-то горящее, наверное, та же машина — это, видимо, после сегодняшней бомбёжки. Далее они направились по узкой улочке, на которой один из домов с правой стороны рухнул на другой с левой; между ними образовалась широкая, но, видно было, неустойчивая щель; иногда даже сыпались камешки. Вот уж где идти не хотелось точно…

Во время всего пути трупы попадались не так часто, больше их становилось ближе к центру. На улицах повис туманным облаком смрад от гниющих тел, смог от непрекращающихся пожаров и остальные не очень приятные миазмы; кашель стал их верным спутником на протяжении всего пути. Иногда даже солнце едва проникало своими лучами сквозь эту плотную завесу, так что можно было подумать, что над городом действительно туман.

— Теперь, кажется, понятно, почему люди не выходят… Дышать почти что нечем! — сказал Чес, морщась и обмахивая лицо рукой. Джон глянул на него и покачал головой; между тем они подходили к той самой щели между упавшим домом и обычным.

— Мне всё-таки интересно, когда они выйдут… хоть кто-нибудь кроме нас. Впрочем, мы могли всё пропустить, да и город у нас небольшой… Невероятно душно! Ты не устал? — Креймер помотал головой — выглядел он жалко, но очень видимо держался и мужался. Константин только мысленно похвалил паренька за стойкость, и остальной путь они прошли молча. Впрочем, молчание уже очень давно стало их другом — и не только сегодня, — но оно не говорило об их разобщённости, а как будто даже наоборот. Просто не хотелось лишний раз перемалывать одно и то же, что крутилось в голове кругами и так целые дни, а на словах казалось ещё ужаснее; как-то легче всё это не сказанное переносилось молча, лишь через редкие многозначительные взгляды.

Когда они подошли к покосившемуся, кажется даже, что скрипящему полуупавшему дому, Джон сразу предупредил:

— Идём на всякий случай быстро… нет, даже бежим! Ты сможешь? Всего-то немного! — Креймер показал жестом, что пустяки; мужчина зачем-то — быть может, это было совсем ненужно, — схватил его за рукав и побежал вперёд.

Над ними, казалось, что-то заунывно скрипело, скрежетало, короче, издавало такие устрашающие звуки, будто здание должно вот-вот упасть. Бесконечно падали камни, осколки, пыль; Джону казалось, что всё на них и что этот поток усилился именно с их приходом — будто дом находился на последней стадии, следующая за которой — падение. Несмотря на то, что они вновь ходили по краю, кренясь в ту сторону, где была смерть, всё закончилось благополучнее некуда, даже без ран, только с парами ссадин и кучей пыли за воротником. Выдохнув одновременно и облегчённо, повелитель тьмы и его водитель отошли где-то на метров сто от здания, и то с грохотом и тучей пыли вокруг грузно рухнуло вниз. Они обернулись; на душе стало гадко, как будто судьба вновь сняла с их воображаемого «счёта» ещё немного денег, то бишь приближала их к тому моменту, когда платить будет нечем — добродетель ведь не бесконечная — и когда помощи уже нельзя будет ожидать точно. «Верно, и вновь пронесло»; Джон подумал, что в будущем всё и взаправду станет жёстче.

Они направились дальше; где-то очень далеко-далеко свистели пролетающие корабли и с глухим треском падали здания. Эти звуки уже не пугали, как в первые дни, теперь это вызывало лишь лёгонькое удивление и подёргивание бровью. Впрочем, в возникнувшем ужасе не было времени на созерцание и осознание всего случившегося; нужно было просто прилагать все усилия к тому, чтобы хотя бы не сдохнуть. После этой улицы нужно свернуть направо, через семь домов будет детсад. Неожиданно голос подал Креймер:

— Знаешь, тогда, в вентиляционной шахте, я действительно боялся. Мне не хотелось бы казаться перед тобой таким трусом, но… признаю, что это правда. — Джон даже не повернулся к нему, просто ответил, почти перебил:

— Я тоже боялся. Думаешь, это что-нибудь меняет? Навряд ли. Это вполне логичная эмоция; боятся сейчас многие, а в той ситуации… боялись бы все. Я так считаю, если, конечно, это не выглядит отговоркой. Поговорим о чём-нибудь другом. Например, о тех заводах и о том, как к тебе пришло понимание того, что они что-то значат. Мне, уж прости, с самого начала показалось это странным — именно то, как ты всё это не такое простое, вдруг неожиданно понял. Быть может, ты знал какую-нибудь группировку, у которой частично смог узнать чуть больше, чем сумел бы в реальности?