На осколках цивилизации

Парень сочувствующе посмотрел на него и вздохнул — видимо, понимал и сам всю серьёзность положения, а слова «заражение крови» были для него не новостью.

— Может быть, есть смысл поискать каких-нибудь врачей из выживших вокруг? Ну, в разумном радиусе, естественно. Я бы занялся этим, но как видишь… я могу посидеть с ней, если хочешь. А ты постарайся отыскать. Глупая, конечно, затея, но это всё-таки лучше, чем сидеть и не знать. — Джон подумал, что в этих словах есть доля разумности, поэтому кивнул и решил отправиться сию же минуту.

— Что, прям сейчас? Ты только что пришёл, не успел отдохнуть, а вспомни, между прочим, что мы сегодня пережили и сколько километров прошли! — Креймер на него строго посмотрел и решительно покачал головой. — Нет, хотя бы выпей воды и передохни пять минут. И обязательно скажи, как будешь двигаться, по какому маршруту, чтобы в случае чего я тебя потом смог найти.

Константину пришлось согласиться, ибо спорить с Креймером чуть больше, чем бесполезно; в итоге посидел ровно пять минут, объяснил, куда примерно пойдёт, и сорвался в тот же час. Джон помнил, как нервничал, помнил, как был весь в себе, и, кажется, даже не замечал окружающих. Наверное, именно поэтому, из-за этой зацикленности, он и не нашёл ничего; своё приключение к его концу он забыл совершенно, вернулся с пустой головой и на вопросы Чеса отвечал лёгким пожатием плеч. Повелитель тьмы ничего не знал и уже не видел надежды — даже когда искал, уже тогда перестал надеяться хоть на что-нибудь. Какие к чёрту врачи? кто бы вообще согласился пойти за три девять земель спасать ребёнка без надлежащего оборудования? Кто бы так осмелился взять на себя ответственность за его жизнь?.. Да ровным счётом никто! Теперь всем плевать, и нужно надеяться только на себя; но что делать, если надежды, вера в себя иссякли? Как быть тогда? Джон запутался, замотался, как маленький котёнок в клубке, в своих мыслях; при этом надо было быть невозмутимым, сдержанным, не показывать лишней тревоги. А вкупе с образовавшейся огромной и с каждым часом только нарастающей язвой на сердце сделать это было сложно…

Джон с самого начала понял, какой конец у этой истории… Только вот язва от этого болела не меньше.

Но, даже зная, даже смотря на ситуацию со стороны и давая ей трезвую оценку, мужчина всё равно глупо желал лучшего конца; ну, а как не желать?.. Не быть же ему, в самом деле, таким оригиналом, который бы цинично и философски смотрел на смерть своей дочери. Да даже бы если он хотел им быть — не получилось бы.

Что было в последующие три дня? Трудно сказать, но вместе с тем до ужасного просто; Дженни становилось хуже, аспирин сбрасывал температуру ненадолго, врачей в округе не находилось, сколько бы Джон ни ходил (пусть даже ноги уже не несли, а он всё равно срывался в путь), а вместе с тем чувство какой-то той вполне ожидаемой концовки не то что щемило сердце, а зажимало его в раскалённых клещах. Все эти дни смешались в один неопределённый промежуток времени; Константин даже не помнил себя, а происходящее по ощущениям напоминало сон, такой безмятежный, такой вроде ненастоящий, дающий лишь мнимый заряд адреналина… Как бы ни так. Всё — реальность. Просто принимать её… кому вообще захочется?

Дженни пришла в сознание только единожды; приоткрыла свои затуманенные глазки и робко произнесла «Папа, ты, оказывается, вернулся. Теперь мне не страшно…» Она улыбнулась, закрыла глаза и тяжело засопела. Джон тогда что-то ей ответил, погладил по голове, провёл по её мягким волосам, и… впервые ему стало стыдно: по щеке скатилась одна слезинка. Первая и последняя. Постыдная, но точно, ей-богу последняя!.. А ещё тогда мужчине показалось, что те самые тиски сплюснули всё внутри него до невозможности; дышать с тех пор стало будто бы труднее. Он понял первый раз в жизни, что такой же человек, как и остальные, несмотря на то, что смерти в его профессии были нередким явлением и потому воспитали в нём устойчивость к этому.

Впрочем, глупо описывать то, что чувствует родитель над своим умирающим дитя; он вроде бы смотрит с надеждой, но уже такой угасшей, такой мёртвой, что невольно, посмотрев в его глаза, начинаешь осознавать эти чувства, эту несоизмеримую ни с чем боль. Она будто перекачивается тебе, хочешь ты того или нет, и даже часть её становится невыносимой для тебя. Константин же потихоньку ощущал, как из него самого выкачивается жизненная сила, зато огромными дозами вкалывается безысходность и отрешённость. Что же останется в итоге?

В третий день Джон не пил и не ел, а всё неподвижно сидел рядом с дочкой, уже потухающей и потухающей с каждым часом… Он вообще, кажется, ел в последнее время мало, хотя еды вокруг было полно; кусок не проходил сквозь те самые тиски, зажимающие ему грудную клетку. Чес вокруг всегда что-то суетился, говорил, делал, заставлял, и мужчина понял, что если бы не он, то умереть ему от голода и обезвоживания. Хотя, помнится, пару раз он спорил с Креймером, и доходило даже до ссоры, но парень не отступал и принуждал его поесть или отдохнуть, хоть и удавалось это с трудом. Сейчас, в вечер третьего дня, как они были здесь, Константин только-только понял, с кем даже в столь ужасающей беде не пропадёшь; слабая улыбка, состоящая лишь из подёргивания одного уголка губ, впервые за эти дни появилась на его лице. Но скоро пропала.

Вспоминая то время, повелитель тьмы осознал, что практически ничего не помнил, кроме одного: этого самого вечера третьего дня. Было что-то около восьми часов, снаружи — тихо; он сидел вместе с Дженни, как и всегда; та очень похудела, так как согласилась поесть лишь один раз за это время. Впрочем, всё это уже и так ожидаемо… В комнате горела одна неяркая лампочка наверху, оставляя сумрак главенствующим здесь; он держал горячую ладошку дочери в своей и совершенно ни о чём не думал — каждая мысль давалась с трудом и гулким скрипом. Чес находился где-то снаружи.

С первого взгляда можно было подумать, что Дженни просто крепко спит, но на глаза сразу бросалось её измученное личико и учащённое дыхание. Они умирала и… кого винить? Инопланетян? Воспитательниц? Злодейку-судьбу?.. Себя? Кейт?.. Никого и всех сразу; это просто стечение обстоятельств, виновниками которых был каждый из названных; просто в итоге получился такой результат — с кем не бывает! Ведь кто-то погиб ещё в первый день, но… какое дело Джону было до тех «кого-то»? Конечно, с такой лёгкостью он тогда не думал! Но тогда стало как-то менее беспокойнее, что ли… будто раньше судьба Дженни ещё не была определена, а теперь-то — именно сегодня — уж точно с ней всё ясно. И волнение, естественно, не ушло совсем, но перестало быть таким параноидальным; наступила тихая, бесконечная, сильнейшая скорбь.

Константин не отпустил её руки и продолжил впитывать в себя незначительные для других, но для него важные мелочи этого вечера. Этого последнего вечера; кажется, он так и заснул, уронив голову на грудь, но не отпустив руки. И это был действительно конец.

Он проснулся очень рано, от странного ощущения, будто от души отколупали кусочек. Ручка, которую он держал в своей ладони, была холодной; с этого времени всё вдруг резко обесцветилось и стало течь с непозволительно медленной скоростью, не оседая в памяти.

Как всё прошло после, чёрт его знает, но Джон точно знал, что-то было заслугой Чеса: он и откуда-то деревянный ящичек откопал, и лопату нашёл, и ровный участок во дворе магазина отыскал, и придумал, как обозначить могилу, чтобы после этого ужаса, если сюда не попадёт, похоронить девочку как надо. В общем, все мелкие, но до ужаса хлопотливые и невозможные для истекающего кровью родительского сердца заботы легли на плечи парня, и тот безропотно помогал, не прося в ответ спасибо или хоть просто сколько-нибудь доброго слова. А Константин вообще не помнил себя тогда — кажется, он бездвижно сидел на стуле, прикрыв лицо руками, и так весь день, пока Чес не отвлёк его на поесть.

Несмотря на такую очевидность, Джону просто не верилось, но Дженни и правда больше не двигалась, побледнела, а щёки её впали. Дошло до него остро и, возможно, как-то слишком поздно только когда он стоял над ящичком, в который на те же самые простыни и в тех же самых одеялах укладывал свою девочку. Чес аккуратно забил крышку и опустил ящик на низ выкопанной им ямы; Константин обратил на него внимание и только сейчас увидел, что тот выглядел не очень хорошо: лицо бледное, под глазами круги — видно, что не спал сегодня, а весь вид крайне измученный. Ещё бы — заботы материальные порой изматывают похуже душевных; и вообще, что такое душевные? Это просто мнимые страдания! Джон хмыкнул, апатично усмехнулся пришедшей мысли, с трудом мог с ней на данный момент согласиться, но перехватил лопату из рук парня и сам принялся закапывать. Земля здесь была податливой, сырой, хорошей; хоть в чём-то везло. Или это тоже платно по мнению судьбы?..