На осколках разбитых надежд

Записка была вложена на странице с одним из любимых стихотворений Лены. Ей когда-то прочитала его бабушка, и строки врезались в память. «Твои глаза — сапфира два…». И Лена раз за разом перечитывала их после, когда наконец-то под утро слезы иссякли. Она надеялась найти какой-то скрытый смысл, что записка лежала как закладка именно у этих строк. Нет, не может быть, чтобы все вот закончилось, и что он так просто может стереть ее из своей памяти. Не может быть, что слова Рихарда об эйфории праздника были правдивы. И упорно гнала Лена от себя мысль, что все могло быть просто случайным совпадением.

— Ты выглядишь очень плохо, Воробушек, — именно этими словами встретил Лену Иоганн, когда его привез к завтраку Рихард в коляске. — Ты не заболела случайно? В замке сейчас особенно холодно. Надеюсь, что сегодня стекольщики сумеют сделать хотя бы половину работ.

Иоганн верно подметил. От долгих слез лицо Лены чуть распухло, а глаза покраснели. Она не умела плакать красиво, но в этот раз не расстроилась, увидев свое отражение, когда умывалась утром. «Пусть он видит меня такой, — пришла в голову злая мысль. — Пусть знает, сколько боли принес мне…»

Но Рихард даже не взглянул на нее. Как не смотрел на протяжении всего завтрака, который Лена обслуживала. Словно ее и не было в комнате. Совсем как полгода назад.

Оказалось, что ни Иоганн, ни баронесса не знали о повышении Рихарда в звании и о предстоящем переводе на Восточный фронт. Это известие привело обоих в восторг. Баронесса даже приказала открыть бутылку игристого вина, которое Лена разлила по хрустальным бокалам.

— Командир эскадрильи! — воскликнул Иоганн. — О, это просто изумительно! Наконец-то, мой мальчик, тебя оценили по достоинству!

— Если бы у Рихарда была хотя бы толика мудрости или житейской хитрости, он бы давно уже был и не на такой должности, — заметила баронесса с легким упреком, но улыбалась довольно и широко, с гордостью глядя на сына, когда поднимала бокал. — А еще я уверена, что ты легко возьмешь планку в сотню побед, мой сокол! Пью за это! За твои победы!

— За твои победы, Фалько! — поддержал ее Иоганн.

Лена постаралась не смотреть на Рихарда в этот момент, чувствуя странную смесь чувств в груди при этих словах. Ей и хотелось очередного успеха для него, и в то же время она не могла не желать ему удачи. Ведь любое достижение Рихарда отныне означало смерть ее соотечественника и помогало Германии одержать победу над ее страной.

Как выяснилось позднее, по окончании завтрака, Рихард переменил решение ехать в Берлин. Он заявил, что планирует помочь стекольщику и его подмастерьям вставить стекла в окна замка, к неудовольствию баронессы. Ей не понравилось, что сын будет работать как простой работник, о чем она и заявила открыто.

— Так просто будет быстрее, — заявил Рихард, пожимая плечами. — Я хочу уехать из Розенбурга, зная, что замок в полном порядке, и не терзаться тревогами, когда буду так далеко от дома.

— Но эта плотницкая работа, Ритци!

— О, мама, — рассмеялся Рихард, целуя ее в щеку перед уходом из столовой. — Теперь нет никакой разницы между плотником и бароном, а ты все еще цепляешься за старое…

— Сегодня Сильвестр [50] . Нельзя работать по приметам, — напомнила баронесса, но сдалась, видя решимость сына. — Не перетрудись только, Ритци, иначе заснешь за столом и упустишь возможность найти пфенниг на счастье. И загадать желание в полночь.

50

Новогодний вечер 31 декабря, канун Нового года, в Германии называют Сильвестром (der Silvesterabend) по имени папы римского Сильвестра I (314–335), святого.

— Что мне загадывать, мама? — с легкой грустью в голосе произнес Рихард. — Мне нечего уже желать. Все, что я мог получить, у меня уже есть.

Эти слова неприятно кольнули Лену почему-то. Она притворилась, что не услышала их, пока собирала посуду со стола. Но позднее, когда поставила поднос в кухне, не удержалась и ушла в погреб, чтобы никто не видел ее очередных слез. Ей не хотелось, чтобы кто-то, кроме Рихарда, видел, как ей больно. Особенно Катерина, которая определенно догадывалась о причине этих слез. И она права — Лене было должно ненавидеть Рихарда, а вовсе не горевать из-за того, что все снова вернулось на круги своя. Но как приказать своей душе успокоиться?..

Целый день в замке кипели работы. В залах трудились стекольщик со своими помощниками, восстанавливая повреждения после последней бомбежки англичан, а в кухне готовили праздничный ужин. Пусть за стол сядет всего три человека — только семья фон Ренбек, но Айке не хотела ударить в грязь лицом. Лена заметила, когда помогала кухарке со стряпней, что в замке еды хватит после праздника еще как минимум на три дня.

— Хотя бы в праздник стол должен ломиться от еды. Кто знает, как мы встретим следующий год? Люди говорят, что если война продолжится, то введут карточки еще и на сахар с мукой, поэтому надо наедаться впрок, пока есть возможность. Вот, — протянула Айке Лене блестящий новенький пфенниг. — Положи его сама в рыбу. У нас есть примета — тот, кому достанется пфенниг, будет счастливым весь год, и с ним будет всегда удача. Я сделаю карпа и на наш стол, чтобы ты больше не плакала, Лене, в наступающем году. И тоже положу в него пфенниг. Для тебя, девочка. Пусть тебе повезет. Ишь, развела сырость сегодня! Не надо рыдать из-за мужика, Лене. Не стоит того!

Так говорила Айке, засыпая карпа полностью дефицитной солью, чтобы запечь тот в соляной корочке в печи. И Лена даже испугалась, что кухарка догадалась о ее чувствах к молодому хозяину, даже дыхание сбилось в груди. Но нет, Айке вряд ли бы рассуждала так деловито, что все мужики глупые как пробки, если бы подозревала Рихарда, как причину слез Лены.

— Знаешь, сколько еще будет у тебя мужиков? Ой, не один уж точно, у такой красавицы! — приговаривала Айке, суетясь по кухне. — Это сейчас, в твои годы (тебе сколько? Семнадцать? Ах, девятнадцать уже?! Подумай только!) тебе кажется, что он будет единственной твоей любовью, а на самом деле…

— На самом деле, надо поменьше болтать, побольше работать и не смотреть на мужиков, — проворчала Биргит, которая до этого следила за приготовлениями столовой к ужину и только сейчас спустилась вниз, в кухню. — Лена, ступай и прибери в библиотеке. А потом переодевайся к ужину. Госпожа баронесса просит обслуживать в парадной форме сегодня и без косынки.

В библиотеке Лене требовалось убрать не только грязную посуду после кофе, который пили Иоганн с племянником и выбросить окурки из пепельницы. И не только проветрить огромную залу от запаха сигарет. На паркете была разложена карта Европы, на которой когда-то Рихард показывал ей, насколько далеко продвинулись войска вермахта в ее стране. Только на этот раз ориентиры границ и расположений войск были обозначены не предметами, а начертаны грифелем. Ничего почти не изменилось с того момента, когда Рихард показывал положение дел на фронте. Правда, в этот раз она четко видела на карте то кольцо вокруг Сталинграда, о котором говорил Войтек.

У Лены даже сбилось дыхание при виде четких линий, овалов и надписей на карте немецких имен. Нет, она понимала, что едва ли стрелки будут обозначать действительные тактические ходы нацистов. Это просто Иоганн любил порассуждать, какие бы он стратегии применил, будучи военачальником. Но возможно даже просто информация о размещении аэродромов и баз будет полезна тому, кому Войтек передавал данные.

Эта карта была гораздо больше карты с изображением Атлантического побережья. Даже сложенная в несколько раз и положенная на несколько часов между книгами в библиотеке как между прессами, она с трудом вошла в широкий карман фартука Лены. Девушке оставалось надеяться, что она сумеет незамеченной проскользнуть в свою комнату сейчас и оставить карту там до момента, когда улучит момент передать ее Войтеку. Но так уж вышло, что по пути ее перехватила Биргит, недовольная, что ни Катерина, ни Лена еще не готовы к ужину.