На осколках разбитых надежд

— Голову вверх! — то и дело раздавалось из рядов, и хлыст охранницы резко поднимал подбородок очередной заключенной, чтобы Рихарду было видно лицо. Он смотрел и смотрел в эти лица, вглядывался в сотни лиц женщин, обреченных на тяжелый труд и лишения. С обострившимися скулами, с запавшими от голода глазами, со шрамами или следами побоев на лице. Смотрел и приходил в ужас от того, что видел сейчас, осознавая причину, по которой они все как одна боятся взглянуть в его глаза. И начал переживать, что пропустит среди сотен этих лиц, проглядит Лену. Потому что не узнает ее новую, изменившуюся под гнетом этих невыносимых для женщины условий. И в тоже время страшился увидеть ее отрешенный пустой взгляд, доведенной до крайности.

Но ее не было. К его облегчению, в этом ужасном месте ее не было. Рихард даже глаза прикрыл на мгновение, пытаясь скрыть чувства от внимательных глаз своего спутника и стыдясь этой радости перед женщинами-заключенными. А еще — своего малодушия, ведь ему так хотелось уйти сейчас из этого места, пропитанного болью и страхом.

— Неужели все эти женщины провинились перед законом? — не удержался Рихард от вопроса, когда после его признания, что здесь нет той русской, что он ищет, охранницы погнали заключенных ровными колоннами прочь, то и дело пуская в ход хлысты и палки.

Как гонят скот.

— Это асоциальные элементы нашего общества, — ответил на это комендант. — Все их предназначение — это пожизненное служение рейху на благо немецкого народа.

— Здесь есть и немки? — не мог не спросить Рихард. Когда они заходили в лагерь, мимо их небольшой процессии по узкоколейке чуть поодаль от дороги женщины, запрягшись как тягловые животные, тянули длинную груженную платформу. Он был готов поклясться, что слышал и немецкую речь между заключенными.

— Здесь только асоциальные элементы, которые должны служить рейху, — повторил как попугай комендант, но в этот раз уже с раздраженными нотками в голосе. — Здесь нет немок. Совершив преступление против рейха, они теряют право называть себя немками, как теряют гражданство рейха.

— Господин майор, несколько лет провел на фронте, господин комендант, еще с Испанской войны с коммунистами, — чуть насмешливо произнес спутник Рихарда, проявляя отличную осведомленность фактов его биографии. — Не судите его строго, ведь он отдавал всего себя во имя блицкрига и редко бывал в Германии. Ему пока сложно понять новый порядок.

В этот момент в проходившей мимо них колонне заключенных вдруг случилось замешательство: одна из узниц, с трудом передвигающая ноги в тяжелых деревянных башмаках, споткнулась и упала на землю. Колонна тут же смешалась. К упавшей бросилась молоденькая охранница и ударила ту хлыстом по спине и по рукам, когда девушка попыталась закрыться от побоев. Сам не понимая, что делает сейчас Рихард вдруг резко зашагал в их сторону и остановил избиение, схватив запястье охранницы. Немка ошеломленно взглянула на него, но все же опустила хлыст и отступила в сторону, выжидая приказов коменданта, который с любопытством наблюдал эту сцену со стороны. А вот узница с нашивкой SU на форме испуганно отпрянула от Рихарда и поползла в сторону, изо всех сил пытаясь встать на ноги, скользившие по грязи.

Маленькие босые ножки, посиневшие от холода. Тонкая шейка в вороте полосатой униформы, явно не по размеру. Тонкие ладони с красными следами от ударов хлыстом.

И Рихард неожиданно для самого себя вдруг решил, что потом, уже в автомобиле, заявит своему спутнику, что ошибся. Что давно не видел русскую, и черты ее лица размылись в памяти. Кроме того, у него же была травма головы, ему позволительно ошибиться. Но только когда они уже отъедут на приличное расстояние от лагеря, чтобы было сложно вернуться. Быть может, это фокус удастся, быть может, у его спутника есть что-то еще внутри, что позволит Рихарду забрать эту русскую и спасти ее от этого ужасного места, полного боли, где смерть ходит по пятам и смотрит на тебя каждый день через пустые глаза несчастных на виселице на Аппельплац.

Так он решил, когда смотрел на эту худую изможденную женщину, которая вдруг сдалась — лежала ничком в осенней грязи и даже не плакала. Просто обернулась на немцев с ненавистью в глазах и ждала покорно чего-то.

Она ждала смерти. Наверное, он понял это, прочитал во взгляде и решился на то, что раньше никогда бы не пришло в голову.

— Бросьте, господин майор, — отрезал в ответ эсэсовец, раскуривая сигарету. Он посмотрел в зеркало заднего вида на безразличную ко всему тень, свернувшуюся в комочек позади. — Это ведь не та русская, которую вы ищете. Я сразу это понял, когда вы только шагнули к этой заключенной. А потом комендант проверил ее номерной знак. Это военнопленная, а не гражданская. Она была доставлена в Равенсбрюк в конце зимы, когда мы взяли в очередной раз партию красных. Что вы будете с ней делать? Одна морока!

— Наверное, устрою через арбайтсамт работницей, — медленно произнес Рихард, словно прощупывая почву. С Герингом разговор вести было проще — тот любил широкие и благородные поступки, а вот этот эсэсовец до сих пор был для него закрытой книгой. Нужно было выбрать ту самую верную тактику теперь, которая позволит вести поиски дальше. Только от эсэсовца зависело это.

— Ваше право. Только помните, что волка никогда не перевоспитать. Они всегда будут скалить зубы и рано или поздно вцепятся в глотку. Вы излишне сентиментальны, господин майор, и верите, что у этих животных могут быть человеческие чувства. Но за вашу жалость и благородство вы не получите даже намека на благодарность. Они не способны на человеческие чувства.

— Мне все равно, что они будут чувствовать и тем более думать, — пожал плечами Рихард, разыгрывая свою роль. — Я поступил так потому, что мне так захотелось. Только и всего.

— Чертовски глупо! — заметил на это его спутник. — Поддавшись никому ненужной жалости, вы потеряли возможность заехать по пути в Ораниенбург. Там было бы проще искать. Уверен, там не больше двадцати женщин-заключенных. И уж точно все из них осуждены за преступление против чистоты расы.

В висках Рихарда тут же заломило от нервного напряжения. Неужели он действительно совершил ошибку? Стоило ли так рисковать ради незнакомой ему русской, которая когда-то воевала против его страны? Внешне он постарался выглядеть совершенно равнодушным, угадывая за этой репликой очередное желание пройтись по открытой ране, причиняя боль.

— Знаете, что происходит с теми, кого отправляют в лагерь за преступления против чистоты расы? — продолжил собеседник Рихарда. — Они и дальше продолжают раздвигать ноги, но только теперь на благо рейха — в лагерном борделе. Заключенных, которые хорошо работали и не запятнали себя наличием славянской, цыганской или жидовской крови, надо поощрять за работу. Рейхсфюрер Гиммлер лично придумал это поощрение, и говорят, оно хорошо действует. Разве не хороший стимул устроиться между женских ног и снять накопившееся напряжение? Особенно в заключении. Правда, чаще всего это немки, которые осквернили себя связью с остарбайтерами или бывшие проститутки, но бывает, что попадается и другие, я изучал этот вопрос перед поездкой. Вы по-прежнему хотите найти свою русскую, зная, что она, быть может, успела обслужить десятки этих животных за эти месяцы?

Рихарду пришлось приложить усилия, чтобы не показать лицом своих эмоций, которые вдруг возникли при этих словах. Не только от того, что невольно пришло на ум при этих словах, но и от воспоминания о том, что Ленхен когда-то едва избежала насилия, и как это ударило по ней в те дни. Он помнил, как его едва не свела с ума похожая картинка, которая вставала перед глазами, когда он узнал о происшедшем. Но то, как страдала она, не шло ни в какое сравнение. И Рихард сейчас надеялся только на то, что Ротбауэр вряд ли захотел бы иметь Ленхен при себе после лагерного борделя. А это значило, что он мог отдать особое распоряжение на этот счет.