На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Глава 39
Сначала почему-то Рихард решил, что местом их назначения был Фюрстенберг, как подсказал указатель у дорог, который они миновали спустя пару часов езды. Но очаровательную деревеньку в окружении высоких сосновых боров «Мерседес» проехал, направившись на другую сторону невероятно красивого озера в изумрудной оправе лесов. Рихард невольно залюбовался красотой этого места. Его неизменно приводила в восхищение Германия с ее неповторимыми пейзажами.
— Говорят, что у штурмфюрера Зурена [103] превосходная кухарка-славянка. Предлагаю пообедать у него после визита, а потом уже ехать в Берлин. Что скажете, господин майор? — спросил спутник Рихарда, когда вдали показались остроконечные крыши домов, которые сначала показались деревенькой наподобие Фюрстенберга. Но потом Рихард заметил, что часть домов вдали, невысоких и до странности длинных, находится за высокой бетонной стеной с железными воротами с предупреждением «Посторонним вход
103
Фриц Зурен (1908–1950) — комендант концентрационного лагеря Равенсбрюк на момент действия истории.
— Добро пожаловать в Равенсбрюк [104] , — проговорил после положенного приветствия, шагнув им навстречу от здания комендатуры начальник лагеря, штурмфюрер Фриц Зурен. Его сопровождали несколько женщин разного возраста — от девятнадцати до сорока лет, но все как на подбор статные и стройные в темной форме, с игриво приколотыми набок на завитые локоны и букли пилотками.
— Разве они не красавицы? — проговорил шепотом спутник Рихарда с какой-то странной интонацией в голосе, любуясь охранницами и их мягкими приветственными улыбками, после того как они поприветствовали друг друга не только положенным приветствием, но и мягким пожатием руки.
104
Равенсбрюк — женский концентрационный лагерь Третьего рейха.
— Истинные арийки. Посмотрите, на самую молоденькую — настоящий образец чистой кристальной красоты расы. Вы могли выбрать любую красавицу рейха, а пошли по следу течки русской суки.
Рихард резко обернулся к нему, с трудом сдерживая свою злость, вспыхнувшую в нем при этих словах. А потом прочитал в глазах эсэсовца, что тот провоцирует зачем-то его сейчас и попытался выровнять дыхание и обуздать эмоции. Он должен быть собран и хладнокровен, как обычно во время вылета. Тот, кто дает волю эмоциям, совершает ошибки, он знал эту истину, как молитвы, выученные с детства, а Рихарду нельзя было сейчас ошибаться ни в чем, балансируя над пропастью.
Спутник Рихарда показал коменданту бумагу, которую достал из кармана плаща, и о чем-то коротко с ним переговорил. Рихард тем временем тоже поприветствовал пожатием руки женщин, которые с явным восхищением в глазах смотрели на его Рыцарский крест. Для них он был сродни герою, спустившемуся с небес, как пошутил потом эсэсовец, когда они всей компанией зашагали внутрь поселения за воротами с кованой надписью. Зайти «на чашечку кофе» в дом коменданта спутник Рихарда сразу же отказался, ссылаясь на занятость и желание поскорее закончить дела здесь, в лагере.
До этого дня Рихард никогда не задумывался, что скрывается за словами «исправительный лагерь». Ему казалось, это что-то наподобие места, где люди живут той же жизнью, что и прежде, только не могут выйти за границы территории и вынуждены работать на благо рейха. Так им говорили по радио или писали в газетах, сопровождая фотографиями. Ходили, конечно, слухи, что на территории лагерей и «поселений для евреев» происходят убийства и царят беззакония, но он полагал, что как все слухи, это следовало делить на сто. Особенно на фоне визитов представителей Красного креста, которые изредка происходили в исправительные лагеря рейха и отчеты которых перепечатывали немецкие газеты, чтобы похвалиться тем, как содержатся заключенные в отличие от лагерей смерти у коммунистов и империалистов в колониях. Шахматы и волейбол, чтобы скрасить досуг после работы и в выходные дни. Скудное, но достойное питание в столовых, где те заключенные, которым родственники присылали деньги, могли купить еще и сладостей. В последнее время немцы уже начинали недовольно роптать, когда читали подобные отчеты и смотрели фотографии в газетах. Выходит, что у граждан рейха теперь ограниченное питание по карточкам, а заключенные едят сладости!
— Возьмите, господин майор, — протянул штурмфюрер Рихарду аккуратно сложенный платок, пропитанный одеколоном. — Он пригодится вам. В последнее время они совсем обленились и не следят за собой, как следует. И не подходите к ним слишком близко. Не только из-за вшей, которые буквально живут на них как блохи на собаках. Они стали хитры и тщательно скрывают заболевших. Здесь легко подхватить дизентерию или тиф, несмотря на все принятые меры и наши старания в селекции.
— Построить всех русских на Аппельплац [105] , господин штурмфюрер? — обратилась к коменданту одна из охранниц, самая молодая из них и самая красивая блондинка. Спутник Рихарда, прислушивающийся к их разговору, тут же встрял:
105
Площадь, на которой три раза в день проводились построения для переклички; также была местом публичных казней.
— Не только русских. Тех, кто из Белорутении тоже.
— Господин… — запнулась
охранница, и Рихард понял, что эсэсовец не представился и им тоже. — Когда в лагерь прибыли русские, они отказались пришивать нашивку по национальности, настояв на том, что они все советские. У них у всех одна нашивка, независимо откуда они — из России, Белорутении, Украины и даже из стран Балтии [106] .— Хорошо, — кивнул эсэсовец. — Но тогда добавьте еще и полячек. В последнее время регистрация идет из рук вон плохо. Постоянная пересортица…
106
Реальный факт. Первой партией заключенных из СССР в Равенсбрюк стали военнопленные-женщины в феврале 1943 г. (военнопленные врачи, связистки, медсестры), и они наотрез отказались носить треугольник с буквой R — «Russland»: «Вы не разъедините нас по национальности, мы советские граждане». Эсэсовцы, удивившись такой смелости, уступили: им нашили красные «винкели» SU — «Советский Союз».
— А что насчет тех, кто находится в Югендлагерь [107] ? — снова задала вопрос та же охранница и покраснела, когда поймала на себе недовольный и злой взгляд штурмфюрера, который тут же подсказал ей, что она сморозила глупость.
— Разумеется, Югендлагерь — нет, фройлян Дорт, — процедил медленно комендант сквозь зубы. — Думайте, пожалуйста, прежде чем сказать в будущем.
Рихард долго помнил этот момент, когда впервые лицом к лицу столкнулся с ужасающей реальностью, которой не было никакого оправдания. Это раньше он мог убеждать себя, что все действия по отношению к местному населению в Советах — это ответные меры, пусть и несопоставимые. Но не теперь, когда площадь перед длинными бараками начала постепенно наполняться белыми тенями в полосатой форме, которые с трудом передвигали ноги. Они все были разными — разный возраст, цвет волос (вернее, у большинства цвет короткого «ежика» и клочков волос там, где не справилась машинка для стрижки), разные лица, разный рост. Но всех их объединяло одно — они стали бесплотными тенями, не похожими людей. Словно призраки, бесшумные и безмолвные, вдруг пришло Рихарду в голову, когда перед немцами выстроились колонны заключенных в шеренги по пять человек. Охранницам не надо было даже повышать голос или пускать в ход хлысты — заключенные прекрасно знали, что от них требуется. Они стояли, каждая на своем месте, затылок в затылок, совершенно неподвижно, устремив взгляды в никуда. У кое-кого, самых худых и изможденных, этот взгляд был совершенно пустой, отчего по спине невольно пробежала дрожь.
107
Филиал, который находился в километре от основного лагеря. Состоял из пяти бараков и служил местом, куда отправляли больных и слишком слабых заключенных, которые не могли больше работать. В бараках не было нар и печей, как в обычных бараках, не было уборных. Медицинская помощь в филиале не оказывалась. В 1944 г. там была построена газовая камера, в которой начали умерщвлять узниц из-за переполненности мест.
Это были уже не женщины. Это были их тени.
— Это самый крупный лагерь для женщин-заключенных на всей территории Германии. Здесь все проститутки рейха, асоциальные элементы, коммунистки и, конечно же, славянки, которых нельзя перевоспитать, — проговорил чуть насмешливо эсэсовец так, чтобы его услышал только Рихард. — Ищите свою русскую суку, господин майор. Смотрите, внимательно, не пропустите ее.
Рихард прикрыл глаза на минуту, чтобы не показать своих чувств, которые бушевали в нем в этот момент. В висках заколотило, заглушая все вокруг и угрожая сильной мигренью после. И дело было не только в словах эсэсовца. Дело было в том, что он видел сейчас перед собой.
Быть может, война и была единственным способом решить мировые проблемы. Быть может, в крови у мужчины быть частью этой войны, ведь с самых ранних лет каждый мальчик представлял себя отважным воином, который приносит славу для своей страны, совершая подвиги.
Но это же слабые женщины… Женщины, предназначение которых быть женой и матерью. Слабый издревле пол, который мужчине полагалось защищать и оберегать, а не уничтожать намеренно, убивая голодом и холодом или открыто казня в назидание другим на виселицах, которые он заметил на Аппельплац.
Рихард буквально заставил себя двинуться с места вдоль рядов, понимая, что своим промедлением делает только хуже этим женщинам, дрожащим на ледяном осеннем ветру в тонкой лагерной униформе. Чем быстрее он проверит, есть ли среди них Лена, тем быстрее их отпустят с площади в тепло, как он надеялся.
От женщин буквально осязаемо шла волна страха, перемешанного изредка с лютой ненавистью или презрением. Ему уже были знакомы эти эмоции, но здесь они были увеличены стократно. Казалось, он шагал в липком облаке, от которого у самого взмок лоб под околышем фуражки. Но не по себе было только ему, как заметил Рихард. Комендант разговаривал с эсэсовцем в штатском, то и дело хохоча в голос, когда слышал тот или иной анекдот, а охранницы равнодушно скользили между рядами, внимательно наблюдая за заключенными и контролируя каждое их еле заметное движение или поглядывая на него украдкой из-под ресниц.