На острове Буяне
Шрифт:
– Батюшки-светы! А я считала, он к тебе от Зинаиды по-правдышному ходит. Ты прости, я про тебя так ведь думала: не больно-то хорошо.
– Ничего, не ты одна, Бронь. Прощаю.
– Ой! – вскрикнула Бронислава, догадавшись, и прикрыла рот варежкой. – Не от тебя ли дядя Паша-то сейчас бёг?
– Ага. Все Струковы были. Впятером.
– Так ты – за Колюню, значит…
Любаня покивала.
– А про моего-то слыхала? – осведомилась Бронислава. – Про городского?
– Ну…
Чтоб не сглазить чужое, неокрепшее, счастье, Любаня ни слова не сказала больше Брониславе про её замужество. А Бронислава, из признательности, не стала расспрашивать про
– Эти-то – совсем безголовые, – махнула Бронислава на закопчённый киоск. – Нашли, куда соваться!.. А кто же это их к нам впустил?
– Да говорят, власти в крае так распорядилися. Велели, чтоб они торговали здесь, мужик один да баба, в гостинице которые живут…
– Пизтнесмен с пизтнесменкой, значит, – понимающе кивнула Бронислава. – Пристроилися. К нам пробрались.
Любаня хохотнула. И поправила:
– Они на букву «б» по-грамотному называются.
Бронислава нахмурилась было, соображая, но сразу согласилась:
– И на «б» для них тоже ругачка подходящая. А Ильшин-то чего?
– А Ильшин сказал: пускай начнут, всё равно не удержатся. А и удержатся, говорит, мы их не под один закон закроем, так под другой со свистом подведём. Зато они потом всем чужим в городе расскажут – чтоб другие не совалися. Как понёс их по кочкам! Беда…
– Чем торговали-то хоть?
– А ничем! – коротко зевнула Любаня. – Ой, не выспалася… Вчера прилавок раскрыли с привозным-то добром. Люди наши поглядели да посмеялися. А брать не стали… Поговорили чуток: вот, отравы нам заграничной привезли, чтоб мы потихоньку бы с неё перемёрли да землю бы от себя для заграницы освободили.
– А смеялись чего?
– Да про бананы сначала смеялись. Ждали, кто первый обезьянью еду глотать начнёт. Как макака. Дяденька Летунов баб всё пугал. Наказывал им, чтоб со шкуркой только бананы-то ели. А которая без шкурки съест, та от облупленного обрюхатится сразу, от банана. Охальничал! Срамник.
– Ну, дяденька Летунов, он если день не схулиганит, то ночью не уснёт! – поджала губы Бронислава. – Умора одна с ним.
– А потом про остальное тут смеялись. Миню дурачка уговаривали, чтоб он резинку себе в рот совал. Жевательную. Пристали: «Как городской дурачок тогда будешь! С резиной в роте ходить». Привязалися: «Для таких, как ты, её привезли. Она сахаром для этого обмазанная»… Ему продавец бесплатно их давал, аж две штуки, в подарок. А Миня не взял, заплакал… Обиделся он сильно.
– Нет, ты погляди, какие люди! Миню до слёз довели, – возмутилась Бронислава. – Вот им грех за эту резинку будет. Он что, бык что ль, серку жевать? Разве же можно из человека скотину делать? Бесстыдники.
– А я, правда, капли не выспалася! – зевала Любаня. – У меня ещё и со стола не убрано. Пойду домой. Уж свежим воздухом надышалася я. Настоялася досыта – хватит.
– А кто подожёг-то? – снова оглянулась Бронислава на киоск.
– Да дети, наверно, – скучно ответила Любаня, потягиваясь. – Кто же ещё? Играют… Не в своих палят. Оно уж так ведётся, ничего…
– Платок у тебя, никак, новый Любань. Цвет, гляди-ка, лазоревый!
– Хорошие, Бронь, платки к нам поступили, томские. Ты бы зашла на склад-то! А в магазине, там с жёлтыми цветами один лежит, красавец прям. Купавками, купавками весь. По синему полю они рассыпанные. Ты бы на себя прикинула.
– Ладно! Прикину. Ступай, спи.
Брониславе стало намного веселее – шагать, и поглядывать по сторонам, и думать про платок: как она в нём будет везде ходить, нарядная, и со всеми
раскланиваться по дороге. А ещё – на собрании по обороне тоже в нём обязательно появится. Вот, Макарушка увидит платок-то, небось! Всё в глазах-то порадостней ему от цветков жёлтеньких станет. От купавок. А то у него одни банды в голове. А дома у Макарушки – что?… Ох. И дочка бледная, как макарона. И жена лекарством пахнет…[[[* * *]]]
Кеша нагнал Брониславу уже на мосту.
– Безобразие! Что ты наговорила Козину? – забегая вперёд, спрашивал он и злился. – Он там по дому носится, как ошпаренный… Что?!
Бронислава удивилась: вот, хотела забыть про него понарошке, а получилось – взаправду. Но он выскочил здесь, прежний, и она растерялась.
– Нет, что ты наговорила, я спрашиваю? – подпрыгивал Кеша. – Ты, всего лишь местная женщина, самому Козину! Образованному человеку!.. Оскорбила? Отвечай!
– Подумаешь! – пожала плечами Бронислава. – Стишки он мне начал читать. А мы свои стишки знаем. Только молчим. Знаем, не проболтаемся… Пусть ещё радуется, что я ему про Индрик-зверя рассказывать не начала! У него и мозги бы тогда перегорели, как в лампочке волоски. У образованного-то… Это у вас в городе он – образованный. А у нас – нет никто: смех на палке…
– Ах ты… Что ты себе позволяешь?! Козин – человек искусства, это же за версту видно. Он Институт культуры закончил! С третьего захода. Восемь лет учился!.. Какие у него могут быть волоски в голове?!. И что это ещё за Индрик-зверь? Просвещённому интеллектуалу ты посмела городить всякую деревенскую чушь! Кто тебя просил заходить к Козиным?! – Кеша задохнулся от возмущения. – Индрик-зверь какой-то… Безобразие.
Бронислава остановилась и теперь разглядывала его миролюбиво – как незнакомого, занятного человека.
– Индрик – кто?!. А это сроду все знают. Да звериный отец он! То видимый, то невидимый, – с улыбкой объяснила она. – За всем в лесу наблюдает, порядок земной сторожит. И заяц, и не заяц. Кот – и не кот. А сказка такая, да и всё… Ну, любая сказка – она ведь нам для науки посылается. Творцу подчиняется. Ему служит – всякая по-своему. Только мы не всё разумеем… А что же ты дёрганый такой сделался? Застеснялся ты меня, что ль, перед ним? Перед грязноротым-то перед этим? Перед Козиным своим?
И тут же Бронислава поскучнела, отвернулась, не дожидаясь ответа:
– Ну, раз ты ему, Козину, так уж поддался, и так уж ты перед ним стелешься весь, Кеш, то по его и сделаешь: в город свой съездишь. Оно и правильно. А там, после всего, поглядим: его ты умом будешь жить – или свой у тебя образуется. Только тогда гляди: по всей строгости жить с тобой начнём! А щас… Съездий. Что ж теперь, – зевнула она непритворно. – Вон, в магазине-то, говорят: платки выкинули! Нарядные! Глянуть мне надо будет в понедельник. Обязательно. А то что-то и руки до себя самой не доходят.
– Но моё место там, где цивилизация! – надувшись, заявил Кеша. – Где новейшие достижения! И, если мне не изменяет память… А она мне – изменяет… И – часто…
Он запутался в словах, смолк, а потом спросил подозрительно:
– Ты хоть понимаешь, кто тебе достался в мужья?!
– Нет, – от неожиданности сказала Бронислава.
– Я так и думал! Может, ты вообразила, что я – человек-губка? Который способен жить лишь тем, что он поглощает из услышанного, без всякого разбора?! Может, ты считаешь меня только пресловутой, ходячей пустотой?!