На распутье

Весь «выбор», предложенный Л. Д. Троцким, на поверку сводился к признанию необходимости вхождения в мировой капиталистический рынок на его условиях. А дальше? А дальше, как «Бог даст»! Так в чём же выбор? Направо пойдёшь – гибель социалистической революции! Налево пойдёшь – опять же её гибель!! Прямо пойдёшь – смотри перспективы движения направо и налево!!!

«Вождь революции»! Истинный «вождь»… По сравнению с ним слепой «поводырь» – совсем не плохой вариант. А приказ «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что», пожалуй, даже более определёнен, поскольку не делает абсолютно бессмысленным выбор куда идти и что принести.

Итак, темп развития госпромышленности СССР будет тот, который продиктует мировой рынок.Всё остальное, сказанное им по поводу темпов, «от лукавого». Перспектива социально-экономического развития СССР, в случае принятия плана Троцкого, выглядит так: постепенное развитие промышленного производства, доставшегося от царской России. Сохранение прежней социальной структуры деревни и организации сельскохозяйственного производства. Консервация ограниченных возможностей деревни не только принять (купить, арендовать), но и использовать трактора, машины, комбайны. Всё это делало невозможным развёртывание в СССР массового производства этой техники. Поэтому не следует переоценивать масштабы сельхозмашиностроения, развитие которого он был готов допустить (с. 48–50). Отсюда неизбежно медленный процесс индустриализации страны, растягивающийся на неопределённо долгий ряд лет, исчисляемый десятилетиями. Этот вывод следует из всех рассуждений Троцкого, но и сам он говорит об этом вполне открыто и определённо: речь идёт о «долгом ряде лет», «о перспективе хозяйственного развития на целую эпоху» (с. 64).

Политические последствия реализации плана Троцкого просчитать также не трудно. В этой ситуации неизбежен опережающий рост кулацкой части деревни, по сравнению с трудовой её частью, поскольку только кулаки были способны приобретать и эксплуатировать тракторы и другие сложные и высокопроизводительные сельхозмашины. Следовательно, неизбежно было усиление экономической мощи и социально-политического влияния кулачества не только на массу крестьянства, но и на советскую власть. Это, с одной стороны. А с другой – относительное и абсолютное ослабление экономической (а значит, и политической) роли бедняцко-середняцкой части деревни, обречённой не только на ведение хозяйства по-старому, но и на усиление недовольства Советской властью и проводимой ею экономической политикой. Бедняцкие коммуны и, тем более ТОЗы, не могли уравновесить эти опасные для социалистической революции социально-экономические сдвиги в деревне.

Обеспечить обороноспособность СССР в этом случае было абсолютно невозможно. И Троцкий понимал это. Недаром он пытался уйти от серьёзного рассмотрения этого важного вопроса. Угрозу войны и блокады он просто объявлял «голой» и абстрактной» (с. 63), а спасение от неё связывал с вхождением СССР в мировое хозяйство – чем многообразней у нас будут связи, тем труднее их будет рвать. Но и исключать такого разрыва он не мог, поэтому пытался успокоить читателей тем, что к моменту такого разрыва СССР будет гораздо сильнее, чем в 1925 г.¹⁴ Невозможно заподозрить Л. Д. Троцкого в такой наивности, чтобы поверить в то, что он сам серьёзно относился к этим оценкам, верил в могучую силу страха сильнейших империалистических государств перед СССР, усилившимся за счёт экспорта зерна, импорта сельхозтехники и оборудования для её производства. Значит, эти, успокаивающие оценки и рассуждения Троцкого, были предназначены для того, чтобы закамуфлировать смертельную для СССР опасность, заложенную в его программу. Поэтому есть достаточно оснований утверждать, что за его показной уверенностью скрывалась не только готовность сдаче тех завоеваний, которые обеспечила Октябрьская революция для трудящихся, но и стремление подготовить СССР к поражению в случае войны.

Очень важна для понимания взглядов и планов Троцкого заключительная часть его брошюры, в которой он выходит на политические аспекты своего плана экономического преобразования СССР, продолжительность которого определяется не эффективностью созидательной работы советского общества, а возможностями и перспективами дальнейшего развития мировой капиталистической системы (см. с. 64–65). И здесь выясняется, что никакой определённости в этих вопросах у Л. Д. Троцкого нет. Единственное, что он может сделать, это перебрать мыслимые им варианты развития капитализма и, соответственно им, перспектив, перед которыми оказывается мировая пролетарская революция, а следовательно, и СССР. Этот «перебор» вариантов развития свидетельствует о том, что вообще все его предложения относительно экономического преображения СССР оказываются лишёнными всякого смысла. Троцкий предполагает следующие варианты развития событий.

Вариант первый: «Вопрос о социализме решается проще всего при допущении, что пролетарская революция развернётся в Европе в ближайшие годы» (с. 65). Этот вариант предполагает реализацию «классической» схемы развития пролетарской революции. Подразумевается, что в этом случае у СССР хорошие перспективы. Троцкий считает этот вариант вероятным. Перспектива хорошая, но в этом случае все его расчёты, связанные с использованием СССР возможностей мирового капиталистического рынка, теряют смысл.

Вариант второй: «Вопрос чрезвычайно усложняется, если допустить, что окружающий нас капиталистический мир будет ещё держаться в течение нескольких десятилетий» (с. 65). Но чтобы ответить на него, необходимо, считал Л. Д. Троцкий, сделать ряд допущении относительно развития в это время европейского и американского пролетариата, а также состояния и тенденций развития производительных сил капитализма. Его мнение таково: «Если условно допущенные нами десятилетия будут десятилетиями бурных приливов и отливов, жёсткой гражданской войны, хозяйственного застоя и даже упадка т. е. просто затянувшимся процессом родовых мук социализма, тогда ясно, что наше хозяйство получит в переходный период перевес уже благодаря одной лишь несравненно большей устойчивости наших общественных основ» (с. 65–66). Обнадёживающий для СССР вариант, но каков в этом случае будет мировой капиталистический рынок и что он сможет дать для технического перевооружения народного хозяйства СССР и повышения темпов его роста? Для обеспечения обороноспособности его, наконец? Не ясно, зачем Советскому Союзу мешать развитию кризиса капитализма, продлевать его существование, предоставляя ему себя в качестве рынка сбыта своей продукции и поставщика зерна и сырья. Очевидно, что и в этом случае ценность разработанного плана Троцкого обнуляется.

Вариант третий: «Если же допустить, что в течение ближайших десятилетий установится на мировом рынке новое динамическое равновесие, нечто вроде расширенного воспроизводства того периода, какой развернулся между 1871–1914 гг., то весь вопрос встанет перед нами совершенно иначе. Предпосылкой такого предположенного нами „равновесия“ должен был бы явиться новый период расцвета производительных сил», что неизбежно усилит оппортунизм в рабочем движении и ослабит революционное движение. Если бы мировой капитализм «нашёл новое динамическое равновесие… для своих производительных сил, если бы капиталистическая продукция в ближайшие годы и десятилетия совершила новое мощное восхождение», то «это означало бы, что мы ошиблись в основных исторических оценках. Это означало бы, что капитализм не исчерпал своей исторической „миссии“, и что развёртывающаяся империалистическая фаза вовсе не является фазой упадка капитализма, его конвульсий и загнивания, а лишь предпосылкой его нового расцвета» (с. 66). Иначе говоря, если происходит стабилизация капитализма, то встаёт под вопрос историческая и теоретическая правота марксизма. Политически и психологически Троцкий готов принять такой вывод, не затрудняя себя поиском дополнительных резервов развития социалистической революции в СССР. Что за этим стоит? Надежда на то, что «повинную голову меч не сечёт»?! Или чувство выполненного долга («Ваше приказание выполнено, сэр»)?

Такое предположение имеет основание, если участь, какие, в этом случае, перспективы социалистической революции рисовало воображение Троцкого: «Совершенно очевидно, что в условиях нового многолетнего европейского и мирового возрождения, социализм в отсталой стране оказался бы лицом к лицу с грандиозными опасностями», которые представлялись ему или в виде «войны, в которой враг имел бы над нами колоссальный перевес техники», или «в виде ли потопа капиталистических товаров, несравненно лучших и более дешёвых, чем наши, – товаров, которые могли бы взорвать монополию внешней торговли, а вслед за тем и другие основы социалистического хозяйства» (с. 66–67). В случае «если бы капитализм имел шансы не только прозябания, но и долголетнего развития производительных сил в передовых странах», то «социализму в отсталой стране, пришлось бы очень туго» (с. 67).

Очевидно, что предложенная Троцким программа, в случае её реализации, никоим образом не могла способствовать достижению поставленной перед ней цели. Сам Троцкий её никчёмность признал и выразил следующими словами: стремление обеспечить высокие темпы роста «означало бы, что мы, социалистическое государство, хотя и собираемся пересесть и даже пересаживаемся с товарного поезда на пассажирский, но догонять-то нам приходится курьерский» (с. 66). Полная безнадёжность!

Интересно, что Троцкий, критиковавший Сталина и Бухарина за то, что они считали возможным построение социализма в СССР в условиях капиталистического окружения, следовательно, и за способность длительное время выживать в этом окружении, вдруг отказался от роли «кукушки», перестал предрекать неизбежную и скорую гибель СССР даже в случае нового расцвета капитализма, а ограничивался указанием на сложность возникавшей в этом случае ситуации («пришлось бы очень туго»). Очевидно, проявление такого необычного для Троцкого оптимизма, было нужно ему для придания в глазах членов РКП(б) более приемлемого вида своей теории «перманентной революции». Теперь, в 1925 г., присущий ей политический пессимизм в отношении перспектив развития революции мешал ему вести борьбу за власть в партии и государстве. Но и попытку «привить» ей необходимый оптимизм нельзя признать удачной. Троцкому не удалось устранить противоречие между, с одной стороны, неистребимым политическим «пессимизмом» относительно российской социалистической революции, а значит, и развития СССР в условиях длительно существующего капиталистического окружения, а с другой стороны, фальшивым «оптимизмом» наскоро «сработанной» программы экономического развития СССР с помощью мирового капитализма и ради его гибели. Программе, если на что-то и пригодной, то только на то, чтобы под прикрытием революционной фразеологии обеспечить фактическое принятие плана Дауэса.

Правда, Троцкий уверяет, что для допущения такого варианта обретения мировым империализмом «нового дыхания» «нет решительно никаких разумных оснований» (с. 67). Но своё мнение он подкрепляет только общими ссылками на противоречия развития капитализма, да выражением уверенности, что «история в предстоящие годы предоставит нам достаточно оказий к выигрышу экономического темпа, если мы используем, как следует быть, все ресурсы нашей собственной и мировой экономики», «авторитетным» заверением, что «мы намерены это сделать» и, наконец, скромно выраженной надеждой на повышение «коэффициента» политической силы в сторону революционного пролетариата». Иначе говоря, Л. Д. Троцкий, в очередной раз, обозначив оптимистическую перспективу, не смог сказать ничего определённого о том, что и как следует делать в СССР для того, чтобы обозначенная в рамках его концепции оптимистическая перспектива экономического развития СССР смогла бы реализоваться.