На санях

Второе чудо еще поразительней. Уже свыкнувшись с мыслью о вечном одиночестве, готовый идти на паллиативы, я вдруг встретил Тину, и мы полюбили друг друга. Восемь лет, целых восемь лет я провел в ослепительном, каждодневном счастье. Как можно не быть благодарным за такое? (Стоп. Дальше сейчас про это не думать).

Про короткую жизнь тоже неправда. Сравнительно с кем короткую? С 44-летним Чеховым? С 37-летним Пушкиным? С 40-летним Блоком? Продолжительность жизни определяется не количеством прожитых дней, а интенсивностью интеллектуальных событий. И тем, что ты успел сделать.

А то, что я не доживу до пятидесяти, имеет свой плюс. Не придется устраивать юбилейный банкет, от одной мысли о котором у меня весь минувший год портилось настроение. И еще один приятный подарок: мука с зубным протезированием тоже отменяется.

Я в состоянии шутить. Это отлично. Но вот серьезное, только что пришло в голову.

Умереть от болезни намного милосердней, чем скоропостижно. Милосердней для окружающих, и для тебя самого. Они успевают сжиться с утратой, а ты — подготовиться. Смерть не застигает тебя врасплох, не то что при инфаркте или при каком-нибудь несчастном случае, когда в последнюю минуту, а то и секунду, должно быть, испытываешь ужас, потрясение, недоумение. Когда смерть режет по живому. Если по полумертвому, на три четверти мертвому, на девять десятых мертвому — это совсем другое. Жизнь уходит постепенно, как музыканты, исполняющие «Прощальную симфонию» Гайдна.

И в этом смысле рак, вероятно, самая гуманная из смертельных болезней. Не то что инсульт, после которого лежишь парализованный, а то и в ступоре, или еще какая-нибудь лихоманка, превращающая человека в кусок мяса. Профессор обещал выписать мне микстуру, которая будет подавлять ночной кашель. Физически я дохловат, но ничего катастрофического. Скачки температуры — наплевать. Зато голова ясная, и так будет до терминальной стадии, которая пройдет в морфиевом полузабытьи. Наконец, напоследок, я узнаю, чего ради тратят все свои деньги наркоманы — причем узнаю совершенно бесплатно, спасибо социалистической медицине и Литфонду.

Ну а теперь, когда я несколько натужно себя взбодрил, про страшное. Про Тину и про Марика.

Тина — главное. Для Марика моя смерть станет тягостным, травматическим, но временным переживанием. Он оправится, и довольно скоро. Особенно если я придумаю, как облегчить удар. Но для Тины я — как и она для меня — весь смысл жизни. Не станет меня, не станет и смысла. А кроме того быть дважды вдовой — это вдвойне ужасно… Тогда, после смерти Антона Марковича, рядом оказался я. И был с нею каждый день, еще не догадываясь, почему меня так к ней тянет. Я думал, из сострадания. Благодарность переросла у нее в привычку, привычка в привязанность, а потом она ухватилась за меня, как утопающий за спасательный круг. И восемь лет за меня держится. Так и говорит: «Ты мой спасательный круг», имея в виду уже не утрату первого мужа, а «житейское море», к плаванию в котором она так мало приспособлена. Если круга не станет, Тина утонет. Причем быстро, сразу. От горя она не плачет, а каменеет. И камнем пойдет на дно. Надорвет себе сердце — вплоть до инфаркта. А то и убьет себя. Даже материнский долг может ее не остановить.

Я совсем не боюсь того, что мне предстоит — ни болезни, ни смерти. Но от мысли о Тине, о том, на что я ее обрекаю, меня охватывает ледяной ужас.

Спокойно, Рогачов. Ты умный. Утром на свежую голову ты обязательно что-нибудь придумаешь.

А сейчас выключи свет в этой комнате и закрой дверь на ключ. Оставь черноту взаперти. Не дай бог Тина что-то почувствует. Полнейшая безмятежность, когда скажу, что зря она меня гоняла на томографию, пустая трата времени, я в полном порядке.

Чтобы себя не выдать, надо про диагноз не думать. Научиться этому. Мне многому нужно научиться в этой новой жизни.

Завтра утром, как обычно, пойду на прогулку. Тогда дверь и отопру.

14 февраля

«Утренняя голова» меня не подвела. Жаворонок есть жаворонок. В начале восьмого, в чудесные сиреневые сумерки, я отправился на мою «рабочую тропу», как делаю всякий раз, когда нужно «протолкнуть» забуксовавшую сюжетную линию. Не было случая, чтобы утренняя прогулка по Девичьему полю не помогла мне.

И сегодня случилось то же самое. Я решил самую трудную и самую главную коллизию в последнем моем сюжете. Даже две коллизии. Недооценивает меня «Краткая литературная энциклопедия». Я не «видный советский писатель, признанный мастер прозы среднего и короткого жанра», а гениальный романист. Впрочем о том, что я пишу романы, «КЛЭ», слава богу, не извещена. Только про средний и короткий жанр. Оба моих романа — про Сиднея Рейли и нынешний — написаны «в стол».

Начну с проблемы менее сложной и трудоемкой. С Марика.

Эту трудность я создал себе сам. Причем долгими стараниями. Все эти годы мальчик держался со мной отстраненно, я был для него Клавдием, из-за которого мать предала память отца. Марк терпел меня, но я оставался для него чужим. Если бы так и продолжалось, он, возможно, испытал бы не только потрясение при виде близкой смерти, но и облегчение. Однако после многочисленных неудачных попыток установить с пасынком близкие отношения, я наконец нащупал правильную почву — не через чувство, а через интеллект. Я начал разговаривать с ним о взрослом. И по-взрослому. Он как раз входит в возраст, когда юноша задает себе трудные вопросы. А у меня на некоторые из них есть ответ. Я стал ему нужен.

Как же я радовался нашим беседам, крепнущему чувству пусть не любви, но уважительного интереса. А как была счастлива Тина! Холод между двумя людьми, которых она любит, был единственным пятном, омрачавшим ее счастье.

Я сам вырыл яму, в которую теперь провалится мальчик, мрачно думал я, вышагивая вдоль длинного фасада Академии Фрунзе. И эта немудрящая метафора подсказала ответ.

Сам вырыл — сам и засыплю.

Очень просто. Нужно разрушить установившуюся связь и сделать так, чтобы Марк проникся ко мне лютой неприязнью. Еще лучше — возненавидел. Это будет неприятно, как всякая хирургическая операция. Но столь же необходимо — никто ведь не прибегает к скальпелю без крайней нужды. А кроме того на отрезке, который мне осталось преодолеть, приятностей вообще не ожидается. Они закончились.

Марк самолюбив и, как всякий юноша, мучаем комплексами. Все они, во-первых, мне хорошо памятны по собственной юности. А во-вторых, я писатель, инженер человеческих душ. В идеале нужно добиться того, чтобы мальчик не рыдал над разверстою могилой, а плюнул в нее.

Задача ясна, а технологию я разработаю. Это нетрудно.

Про Т.

Да, самое ужасное, что она станет вдовой во второй раз. Это какое-то проклятье. Перелом души в том же самом месте. И в возрасте, когда у женщины нет шансов на чудо — что найдется некто, способный полюбить, подхватить, удержать.

Кроме меня удержать и спасти ее некому. Я должен не дать ей утонуть. Это значит — провести ее через самый страшный период, который наступит даже не тогда, когда она узнает, а когда она останется одна. Нужно научить Т. одиночеству.

И я придумал, как это сделать.

Я не оставлю ее наедине с бедой. Я останусь рядом. Я же писатель. Настоящая жизнь писателя не в биологическом существовании, а в том, что он написал.

Больше всего на свете Т. любит первой читать мою только что законченную вещь. Много раз говорила, что испытывает в такие минуты счастье. Однажды, разозлившись на какую-то мою глупость, в сердцах воскликнула: «Рогачов, ты умен только в книгах, а так дурак дураком!» Помню, я воспринял это как комплимент. На кой нужен писатель, который в жизни умнее, чем в своих сочинениях?

Я только что закончил роман, названия у которого еще нет. Я его пока называю «Второй роман». Собирался дать Т. на прочтение, как только придумаю название. В романе сорок глав. Это и подсказало мне идею.

Я разделю рукопись на сорок фрагментов, чтобы Т. читала по одному в день.

Сорок дней — исстари установленный период траура. Время, за которое близкие постепенно «отпускают» покойного, то есть проходят период острого горя и привыкают обходиться без того, кого больше нет. Если Т. сумеет продержаться сорок дней, она будет спасена. Тогда, после смерти Антона Марковича, я, чтобы отвлечь Т. от горестных переживаний, тоже давал ей кусками читать мой первый роман, и это не только помогло ей, но стало началом нашей любви. Правда, к тому времени после трагедии миновало уже несколько месяцев. И сейчас рядом с Т. никого не будет.