На санях

Физически — никого. Но в рукописи, которую я оставлю, надо дать список дел и заданий на каждый день. Я буду вести Т. за руку через тьму, пока не забрезжит свет. Пока не минует опасность. Нужно, чтобы Т. прошла через карантин, не заразившись смертельной болезнью. Кстати отличное название! «Карантин» как раз означает «сорокодневка» — в прежние времена именно столько времени держали на запоре тех, кто мог нести в себе заразу.

Нет. Нужно найти название, от которого у Т. возникнет ощущение, что рукопись предназначена только ей одной. Ведь роман — для всех. Как будет «сорокоднев» на латыни или, еще лучше, древнегреческом?

Посмотрел в словаре: «Тессараконтамерон». Отлично. Никто кроме Т. эту абракадабру не поймет. Но для себя я буду называть «Карантином», так проще.

Это все равно, что придумать сюжет. Хорошая книга — как лестница, которая со ступеньки на ступеньку ведет вверх.

Продумать все ступеньки, одну за одной. Ничего не пропустить, чтобы подъем не получился слишком крутым.

За работу, Рогачов. Это и будет главная книга твоей жизни.

19 февраля

Решил, что впредь буду делать записи в дневник дозированно, раз в 10 дней. Мне хватает «Карантина».

Про медицину, про самочувствие, вообще про мелочи ничего здесь писать больше не буду. Лишь про вехи моей «последней жизни», про фарватер через темные воды. В следующий раз, стало быть, первого марта.

Сегодня во время утренней прогулки, под серым вялым дождиком, который меня почему-то не раздражал, а наоборот радовал, пришел еще к одной идее.

Я думал о том, что медленно умирать — это работа. Большое и важное дело. Может быть, не менее важное, чем жить. Уж мне ли не знать, что последняя глава — ключевая часть книги. Часто ради финала книга и пишется. Это и есть верхняя площадка лестницы, куда ты привел читателя и куда поднялся сам.

Как же странно и глупо, что никто не учит человека уходить. Разумеется, учит религия, но лишь тех, кто живет в этой специфической системе координат и верит в сказки про рай, ад, Страшный Суд и прочее. А как быть тем, кто в сказки не верит? Нас на свете большинство.

И тут меня как ударило.

Я веду дневник, в который записываю события, мысли и чувства. Внешние события меня интересовать перестали, но все мои мысли и чувства обращены на то, что со мною происходит. Я — писатель. Моя функция — осмыслять и регистрировать жизнь, находя самые правильные слова. Сейчас я осмысляю и регистрирую процесс умирания. Так почему не сделать из этого еще одну книгу? Пусть небольшую, но не менее важную, чем «Карантин». Та — только для Тины. Эта будет для многих, кому предстоит пройти тем же фарватером. Им мои «вехи» пригодятся.

У Суворова был трактат «Наука побеждать», а у меня будет «Наука умирать». И тоже побеждать — страх, отчаяние, боль. Когда я почувствую, что всё понял, во всём разобрался, что я окончательно готов, я удалю из дневника лишнее и личное, касающееся моих конкретных обстоятельств, мало кому интересных, а общее, универсальное соберу в текст, который будет храниться в спецхране и выдаваться под расписку терминальным больным. Я шучу — вот как у меня поднялось настроение.

Я буду писать параллельно две книги! В энциклопедии напечатают: «Последние недели жизни стали самым плодотворным этапом творчества Р.».

Стоп. А если я ошибаюсь и такая книга кем-то уже написана?

Позвонить Мерабу. Он эрудит, он читал всё на свете. Нет, если я начну задавать подобные вопросы, он может догадаться, он умный. Лучше не звонить, а встретиться по какому-нибудь практическому делу и как бы случайно завести разговор на тему предсмертных сочинений.

С другой стороны, чего ты так расстроился, ревнивец? Если кто-то уже поднимался по этой лестнице и оставил описание маршрута, воспользуйся чужим опытом и скажи спасибо.

1 марта

Пришло время для следующей «вехи».

По порядку.

Всё это время увлеченно изучал книги по списку — те, что не читал раньше. Много таких, которые в прежней жизни показались бы мне интересными или даже значительными. Сейчас — нет. Всё это предсмертные повествования о прожитой жизни. Воспоминания, в лучшем случае их осмысление. Никто не пишет о том, как будет уходить. Конечно, у многих, в особенности авторов старинных, это объясняется верой и религиозным воспитанием — они знают или считают, что знают, как следует умирать. Покаяться, причаститься — и уйти в мир иной, где тебя встретит Бог и сообщит, что будет дальше. Но и люди пострелигиозного сознания тоже поразительно безразличны к последней главе своего существования.

В общем, никто мне не помог. Я, пожалуй, рад. Это работа, которую я должен проделать сам.

Единственная польза — набрел на название. Должно же произведение, даже такое, как-то называться.

Сначала я решил, что позаимствую заглавие у Шатобриана. Его «Memoires d’outre-tombe» в разных изданиях переводится как «Записки из гробницы» или «Замогильные записки». Да и стиль обаятельный — серьезный и в то же время легкий. Начинаются записки так: «Поскольку мне не дано заранее знать час моей кончины, поскольку в мои лета каждый дарованный человеку день есть милость, или, вернее, кара, мне необходимо объясниться. 4 сентября мне исполнится семьдесят восемь лет: пришла пора покинуть этот мир, который покидает меня и с которым я расстаюсь без сожаления».

Но есть разница. Ему не дано знать кончины (и он проживет еще три года), а мне дано, и у меня не годы — недели. Кроме того он стар, а старый человек уходит из жизни много легче — даже если не склонен к философствованию. В теле иссякает биоэнергия, оно воспринимает смерть как нечто естественное. Ну а в-третьих, я пишу не из гробницы и не «с той стороны». Я еще здесь. Меня занимает путь из «здесь» до кладбища. Как пройти его так, чтоб эта лестница вела не вниз, а вверх?

Поэтому, пожалуй, я позаимствую название из текста другого мемуариста — Владимира Мономаха, оставившего перед смертью поучение своим детям. По жанру это всё то же «подведение итогов» плюс наставления этического, благочестивого и государственного свойства, но меня пленило выражение, использованное в первом абзаце. Князь пишет: «С?дя на санех, помыслих в души своей», то есть «уже сидя на санях, задумался я о душе своей». В сноске объясняется, что покойников тогда тянули в церковь на санях, в любое время года, это было частью погребального обряда.

Я тоже пишу «с?дя на санех», меня потряхивает озноб, и за окном всё бело от снега. Пожалуй, так и назову: «На санях».

11 марта

Главное за минувшие десять дней — кроме того, что моя оставшаяся коротенькая жизнь усохла процентов на пятнадцать — это поразительное открытие, сделанное «на санях». Выше я писал, что на небольшом отрезке, который мне осталось пройти, не ожидается приятностей — только испытания. И очень сильно ошибся.

Первый раз я это — нет, еще не понял, а лишь почувствовал — когда утром гулял по скверу под противным моросящим дождем и почему-то был ему рад. Тогда я объяснил себе это тем, что у меня по утрам теперь не бывает температуры и я, в общем, неплохо себя чувствую, так что моя радость сугубо физического свойства.

Но нет. Я ловлю себя на том, что, как это ни странно, бoльшую часть времени пребываю в каком-то полублаженном состоянии, совершенно мне не свойственном. Если не тревожусь о Т., если не озабочен какими-то необходимыми (и неизбежно мрачными) делами, то совсем ни о чем не думаю. Смотрю на небо, или на деревья, или на слежавшийся весенний снег, и мне хорошо. Просто хорошо, и всё.

Мне никогда не давалось (и за это я вечно на себя злился) жить настоящим мгновением. Я никогда не умел быть «здесь и сейчас» и всегда, всегда тревожился о будущем, пытался заранее подстелить соломы. Мысленно я постоянно пребывал или в будущем, или в прошлом. Это мешало мне радоваться простым, ясным вещам. И вот впервые я вообще не думаю о будущем, а прошлое мне стало неинтересно.