На санях

Николай Второй. Выпускает манифест о свободах — происходит первая революция. Учреждает Думу — Дума его скидывает. Расстрелян вместе со всей семьей.

Берем совсем недавнее. Никита Хрущев. Дает стране дышать, выпускает два миллиона зеков, перестает терроризировать аппарат. И что? Аппарат же его и скидывает. А при Сталине про такое и подумать было страшно.

Смекаешь, к чему я, Бляхин?».

Я честно говорю: нет, Юрий Владимирович.

Он: а как ты думаешь, зачем я тебя в прошлом году на Испанию кинул?

Я, дурак, опять глазами хлопаю.

Он дальше: «А Сардарян у меня зачем в Тегеран стал таскаться? Соображай. Ты же на лету хватаешь».

И глаза из-под очков поблескивают. Веселится. Он же никогда не смеется, улыбается только глазами.

Осрамился я.

— Пас, — говорю. — Сдаюсь.

Сардарян действительно всё в Иран да в Иран. Раньше у него на первом месте Турция шла. Был самым задрипанным в штате помощников, даже после Ковальчука с его Африкой, а тут вдруг, примечаю, командировка за командировкой.

ЮВ, по-моему, остался доволен моей несообразительностью. Кстати надо это учесть. Иногда и туповатым показаться невредно. Начальник не должен думать, что подчиненный умнее его. Азбука.

«Понятно, что демократия как система управления обществом и экономикой приятнее, безопаснее, эффективнее. Но как быть с рисками переходного периода? Как провести огромные, революционные реформы и не потерять контроль над страной? Как не свалиться в хаос? Если это никому еще не удавалось, то где гарантия, что у нас получится?».

Тут-то меня и стукнуло.

— Иран, — говорю. — Иран и Испания. «Белая революция» шаха и реформы короля Хуана Карлоса!

Он: «Скумекал наконец, почему я вас с Сардаряном так гоняю? Его в Тегеран, тебя в Мадрид. В двух этих странах, которые были устроены так же жестко, как наша, идет «революция сверху». Этот опыт бесценен. Какие шаги правильные, какие нет. Последовательность. Правила. Особенности управления. Надо съехать по очень крутому спуску, но не сорваться. Знать, когда притормозить, а когда наоборот поддать газу».

Он про это еще что-то говорил, но у меня мысли запрыгали. Отвлекся.

Потому что затрепетало всё. Не зря, не зря я все-таки в семидесятом, несмотря на занятость, на кучу дел, взялся освежить испанский. В детстве, в коминтерновском интернате лопотал, и неплохо — научился у республиканских сирот, но язык, конечно, подзабылся. Ничего, освежать — не с нуля учить.

Я, правда, тогда целился на Латинскую Америку. После Чили казалось, что магистральное направление будет там. Опять же Грушков прихварывать стал. Не справлялся. А мне на моих Германиях тесно становилось. В потолок уперся. Думал: удивлю-ка я шефа. Как раз должен был кубинский министр госбезопасности приехать. Я с его помощником, при ЮВ, давай хабларить. ЮВ потом говорит: «Ты что, испанский выучил? Ну, Бляхин, даешь». И через полгода, когда Грушков ушел по болезни, предложил мне впридачу к немцам курировать латиносов. Большой был прорыв. Я на вторую позицию вышел, сразу после Артурова. Ну, США есть США, тут не поконкурируешь.

Потом в семьдесят третьем Пиночет свинью подложил. И ЛатАмерика перестала считаться перспективой номер один. Я уж думал, пустышку вытянул. Испанию, конечно, и в голове не держал. Какая к черту Испания? Там сто лет Франко.

Но Франко помер, и ЮВ велел мне сосредоточиться на Мадриде. Восстановление дипотношений, вопрос «испанского золота», то-сё. Я ни сном, ни духом. Думал, обычная текучка.

Стоп! Франко умер осенью 1975-го, а ЮВ меня переключил на Испанию только в прошлом феврале. Вскоре после того, как Бровеносец с инсультом рухнул! Значит, вот когда шеф стал задумываться о будущем. Ну да! Как раз в западной прессе начали писать, что молодой король будет демонтировать диктатуру.

Кажется, я вытянул тузовый прикуп.

Стоп-стоп-стоп. Выводы потом. Сейчас дозаписать разговор. Ничего не забыть.

Что ЮВ сказал дальше?

Про то, что ему нужно понять, возможна ли в принципе контролируемая демократизация. В моем докладе я должен проанализировать испанскую ситуацию и сделать прогноз. А потом… Так, тут нужно вспомнить слово в слово. «А потом будем решать, возможна ли подобная ситуация в наших условиях и с какими поправками». «Будем решать» меня пока не включает. У ЮВ отдельный штат помощников по внутренним делам. Кто-то там работает и по Бровеносцу, и по членам Политбюро, и по всем ключевым направлениям. Вот бы куда проникнуть. Первому и единственному из «зарубежников».

Идея. Когда буду составлять доклад по испанским делам, всюду, ненавязчиво, проводить параллели с нашими обстоятельствами: это в точности так же, это похоже, но есть различия и т. п. Чтобы когда начнется разработка стратегии и тактики, привлекли меня. Хотя бы в качестве консультанта. А там ЮВ увидит, что я годен не только для «зарубежки».

Что еще он сказал?

Про перспективы, которые откроет для страны демократизация. Кардинальное сокращение расходов на оборонку, колоссальный приток иностранных инвестиций и технологий, отмена американских и европейских санкций, еще что-то… Ах да: неизбежный рывок рынка, потому что замедленное развитие, потребительский бум. Ладно, это сейчас неважно.

Он спросил:

— Вот скажи, что, по-твоему, станет самой большой проблемой при переходе от модели «осажденный лагерь» к модели «демократия»?

Я, подумав:

— Сохранить большой лагерь, социалистический. Весь СЭВ с Варшавским договором пойдут кто в лес кто по дрова. Грянет повсеместная «Пражская весна», не удержать.

— И не надо удерживать, — говорит. — В шестьдесят восьмом мы глупость сделали. Если у нас демократия, то пусть и у них демократия. Мы еще и поможем. Суть в экономике, Бляхин. Кому те же Чехословакия, Венгрия или твои ГДР с Кубой нужны с их хреновыми товарами? Кто их пустит на большой рынок, где бьются серьезные игроки? Автомобиль «трабант» продавать? Румынский текстиль? Вино «Бычья кровь»? А у нас с соцстранами налаженные экспортно-импортные связи. Опять же куда они денутся от наших нефти и газа? Нет, с ними со всеми мы останемся в дружбе, притом не от страха, как сейчас, а по взаимной выгоде. Двойка тебе, Бляхин.

Я голову повесил. Сам думаю: давай, яви свет мудрости, тебе же хочется. Еще Экклезиаст сказал: «Есть время демонстрировать ум, и есть время выставлять себя дураком».

«Три самые опасные проблемы вот какие. Первую я уже упоминал: свободолюбцы. Сейчас их горстка, протестанты-диссиденты, серьезной угрозы советскому государству они не представляют. Но если отвинтить кран и запустить свободы, наши сахаровы превратятся в мощную общественную силу. Раскачают массу, пойдут демонстрации, забастовки, наскоки на власть. Тут и до взятия Бастилии недалеко, со всеми вытекающими.

Вторая проблема опаснее всего на первом этапе реформ. Это противоположная сила, твердокаменные консерваторы. То же ЦК с обкомами-райкомами, вся наша номенклатура, которой так хорошо живется. Директора заводов и совхозов. Просто немолодые люди, которые всегда принимают в штыки всё новое. Ну и опять же, мы шестьдесят лет развенчиваем капитализм и ругаем Запад, а тут нa тебе».

Я говорю:

— Еще генералы. Армия.

Он рукой махнул:

— Это нет. У нас не твоя Латинская Америка. Генералы тихие, привычки вмешиваться в политику не имеющие. Не забывай опять же, что в наших руках имеется такой хороший инструмент как КГБ. Нет, Бляхин. Третья и самая трудная проблема — нацреспублики. Сепаратизм. Если в Прибалтике, в Закавказье, в Средней Азии почуют, что центра больше нечего бояться, начнется такое, что может весь Союз к чертовой матери разнести. А еще азербайджанцы припомнят давние счеты с армянами, абхазцы с грузинами, татары с башкирами, и пойдет-поедет. Это, Бляхин, главная причина, по которой Хрущев решил Сталина расчехвостить, а социалистический строй не трогать. Были про это внутренние дискуссии в пятьдесят третьем, еще при Берии. Мне рассказывали.