На сердце без тебя метель...

— Я умирала… умирала, — рыдала Лиза без слез, изо всех сил хватаясь за девушку, — и никак не могла дойти! Я умирала… не могла дойти… я так хотела дойти…

Это был не привычный ее кошмар. Но в то же время увиденное во сне, ускользающее от нее, когда она пыталась воскресить его в памяти, было чем-то на него похоже. А когда Лиза поняла, что сон привиделся ей с четверга на пятницу, совсем впала в истерику. Ее безумие становилось только яростнее, и Ирина безуспешно пыталась успокоить ее. Софья Петровна внимательно прислушивалась из своих покоев, бессильная чем-либо помочь. И только когда Лиза закричала в бессвязном бреду: «Он знает! Он все знает!», громко приказала горничной ударить барышню по лицу, чтобы замолчала.

— O mein Gott, — шептала Софья Петровна позднее, гладя волосы Лизы, когда та, успокоившись, устроилась на ночь в ее постели. — Бедная девочка… бедная девочка… бедные мы все… Никому не выйти из этой авантюры без потерь… никому!

Далее так продолжаться не могло. Хранить в себе это страшный груз грехов для Лизы было невозможно. В пятницу днем, когда вся усадьба вновь погрузилась в приготовления к Светлому празднику, а Александр выехал в поля проверить первые всходы, Лиза тайком ускользнула из дома. Через парк направилась к деревянной церкви, купол которой так и манил ее к себе за зеленью деревьев.

Отец Феодор ничуть не удивился, когда после службы, она подошла к нему и попросила ее исповедовать. Сначала Лиза боялась говорить, ее голос глухо звучал из-под епитрахили, словно она надеялась, что священник не разберет ни слова из ее исповеди. А потом словно дверца потайная отворилась, и признание хлынуло бурным потоком: лихорадочное и сбивчивое от волнения, которое по-прежнему сотрясало ее тело мелкой дрожью. Только однажды дрогнула рука отца Феодора поверх епитрахили на ее голове. Когда Лиза ответила на его вопрос, чего же добивается таинственная персона (имя кукловода девушка произнести так и не решилась).

— Смерти Александра Николаевича. После венчания он должен умереть, не позднее следующего лета.

— Вам должно открыться графу, — мягко сказал отец Феодор. — Нельзя молчать ни единого дня.

— После венчания, — твердо возразила Лиза, чувствуя, как после признания к ней возвращаются душевные силы. — Я непременно все расскажу ему. Только мне надобно…

— …узами его привязать? — закончил за нее отец Феодор. — Венчаться должно с чистыми помыслами и сердцем. Как сможешь иначе?

— Тогда я потеряю его, — Лиза изо всех сил старалась снова не заплакать, как во время исповеди. — Ежели откроюсь во всем, потеряю его расположение… его любовь…

Тогда отец Феодор взглянул на нее с мягким укором в глазах, как мать смотрит на неразумное дитя.

— А разве она твоя, чтобы ее терять? Разве тебе он отдавал свое сердце? Нельзя потерять то, чего нет…

Но Лиза только упрямо покачала головой. До венчания восемь дней. Молчала она столько недель, уж эти дни сумеет перетерпеть. Перед ее уходом отец Феодор вновь попробовал убедить ее открыться Александру:

— На лжи не выстроить прочного дома. А ведь единение в союзе венчальном есть дом, и фундаменту у него на лжи не бывать… не прочен тот фундамент. И как мне грехи твои отпустить, коли нет в тебе раскаяния? Ты говоришь, что хочешь грех с души снять, но продолжаешь упорствовать. А упрямство, оно всегда до беды доводит…

— Он не простит, коли расскажу.

— Не простит, — кивнул иерей, и Лиза ужаснулась, с какой легкостью он с ней согласился. — Но у тебя есть шанс свою душу грехом не запятнать… Грехом лжи и притворства.

— Не могу я иначе, отче, — Лиза уже жалела, что пришла сюда в попытке найти понимание. И хотя после исповеди стало легче, но это облегчение было недолгим. А сомнения и страхи только умножились после разговора с отцом Феодором. Потому и не стала слушать его долее — убежала из церкви так быстро, как могла. И бежала так через парк, тяжело дыша, спотыкаясь, будто гнался за ней кто-то. Только разве можно убежать от самой себя и совести своей?

Венчальное платье привезли накануне Пасхи, и все сочли это добрым предзнаменованием. Все как-то оживились в тот вечер за последним постным ужином. И в церковь ехали в приподнятом настроении, а Александр вдруг занял место в коляске возле Лизы и всю дорогу гладил ее пальцы. Оттого ей хотелось, чтобы путь до церкви был бесконечным.

Казалось, на службу съехались со всего Клинского уезда, если не со всей Московской губернии, а то и с соседней Тверской. В храме было так многолюдно, что прихожане стояли едва ли не плечом к плечу. При таком наплыве господ со всей округи крестьянам места внутри почти не досталось, и они робко жались в дверях притвора.

Лиза так и не смогла сосредоточиться на литургии. Ей было душно. Пристальный взгляд мадам Зубовой прожигал насквозь. Лидия же беззвучно плакала, подняв свои лучистые глаза к образам, будто в эйфории веры в воскрешение Господа. Но Лиза видела, как девушка при этом то и дело бросала взгляд на Александра, и каждая слезинка, сбегающая по прекрасному лицу, будто камнем падала на сердце Лизы. И не было ощущения праздника, чего-то светлого и волшебного, что всегда обычно ощущала Лиза при пении Пасхального тропаря.

Когда зычный голос отца Феодора по обряду возвестил о воскрешении Христовом, по толпе в церкви вдруг пошла тревожная волна. Повернув голову в сторону шума, Лиза увидела, что Лиди без чувств лежит на руках у бабушки, и над ее лицом изо всех сил машут веерами и эшарпами окружившие их дамы.

— Aidez lui, Alexandre^[238], — проговорила Пульхерия Александровна, выпуская локоть племянника, на который до того опиралась. И он без лишних слов поспешил на помощь соседке: легко подхватил ее и под перешептывания толпы вынес из душной церкви.

— Дурной знак, — пробормотала старушка, глядя ему вслед и неистово крестясь в приступе суеверия, а Лиза даже головы не повернула, словно стеной отгородившись от всего происходящего.

«Я не буду об этом думать, — как заклинание твердила она себе. — Не буду об этом думать…» Она повторяла эти слова, и когда как-то по-особому на нее взглянул отец Феодор, напутствуя прихожан в конце праздничной службы. И когда обнаружила, что ни Александр, ни Зубовы так и не вернулись в церковь, и им с Пульхерией Александровной пришлось возвращаться в усадьбу в одиночестве. И за Пасхальным завтраком, когда оказалась за столом подле Варвары Алексеевны, которая вдруг стала с ней необычайно мила и любезно выспрашивала обо всяких пустяках: о прошлой Пасхе и о каком-то монастыре в Нижнем Новгороде.

Лиди за столом не было. Доктор Журовский, что по счастливой случайности также присутствовал на Пасхальной службе, сообщил, что причина ее недомогания — всего лишь слабость организма ввиду чрезмерного говенья, и что он рекомендовал больной полный покой. Лизе не понравилось, как переглянулись за столом гости, как некоторые из них многозначительно повели глазами в сторону Александра. Граф же, казалось, ничего не замечал — был по привычке немногословен и невозмутим. Только слегка улыбнулся Лизе, когда они встретились глазами. И она понимающе кивнула ему — ей самой до безумия хотелось, чтобы все гости, наконец, разъехались, оставив их наедине. Нет, решено окончательно. Как бы ни настаивала Пульхерия Александровна, нынче же она поддержит Александра в его решении не рассылать свадебных билетов. Никаких гостей на венчании… никого, кроме них двоих.