На сердце без тебя метель...

— N'eanmoins, Elise… — его пальцы пробежали по линии ее плеча, потом скользнули вдоль руки, закрытой узким рукавом из тонкого муслина, а после без особого труда обхватили в кольцо ее запястье. — N'eanmoins^[204], что вас тревожит? Что заставляет ваш лоб так очаровательно хмуриться?

Дмитриевский говорил шутливым тоном, но Лизе почему-то слышался в его словах некий подвох. Позднее она и сама не смогла себе объяснить, почему ей в который раз поневоле пришлось насторожиться. Так застывают звери на гоне, когда не понимают, с какой стороны ждать опасность, но отчетливо знают, что она совсем рядом.

— Мне по сей день непривычно, что мы с вами вскорости под венцы ступим. Что вы — мой нареченный и станете моим мужем. Непривычно, что мои чувства к вам взаимны. И мне неловко перед вами за мой обман.

Дни, что Лиза провела подле Лизаветы Юрьевны, научили ее многому. В том числе и одной простой истине: расскажи лишь часть правды, и тогда тебе поверит даже самый сомневающийся человек. Вот и нынче, чтобы избежать до поры ненужных расспросов, Лиза решила следовать этой тактике. «До того самого дня, как все решится», — твердо повторила она мысленно клятву, что дала сама себе некоторое время назад.

При словах об обмане на лице Александра, на ее удивление, не отразилось ровным счетом никаких эмоций. Он продолжал смотреть в ее глаза, словно пытался что-то разглядеть в их глубине, и лишь грустно улыбнулся уголком рта, когда она продолжила:

— Я обманывала вас. И маменька тоже. Едва ли не с самого первого дня было решено, что грех не воспользоваться моментом и не сделать попытки получить ваше расположение, а с ним ваше имя, состояние и титул. Мне неловко и больно признаваться в этом, но… вы ведь и сами знали. Не думаю, что нам удалось обмануть вас.

— Матримониальный прожект вашей матери был столь плохо замаскирован, что только слепец не разгадал бы его, — медленно проговорил Александр.

Лизе вдруг стало дурно от той лжи, которую они возводили с Софьей Петровной, от тех замыслов, что планировались за его спиной. И оттого, что она по-прежнему лжет ему. Но разве могла она нынче иначе? «До Красной горки… до Красной горки, а там…»

— Я не держу зла, — мягко сказал Александр, видя, как потускнела голубизна ее глаз. — Даже за то, что оказался в проигрыше в вашей игре. Хотя едва ли назову это проигрышем…

Его глаза вновь вспыхнули тем самым светом невысказанной нежности. И завороженная этим светом, Лиза не удержалась и коснулась его щеки, ласково провела пальцами по коже. Желание касаться его до сих пор было таким настойчивым. Быть может, оттого, что происходящее все еще казалось ей нереальным?

— Ты росла вместе с братом? — спросил Александр, и ей снова пришлось собраться с мыслями, чтобы ненароком не проговориться.

— Скорее нет, чем да. Несмотря на то, что дом наш был очень мал, мы росли на разных половинах, как и пристало брату и сестре. А вы? Вы росли вместе братом?

— Ты забываешь, что у нас с ним большая разница в годах. Павел был твоего возраста. Я воспитывался с Василем. Мы вместе делили детскую, покамест меня не отправили на учебу. Недолго — пару-тройку лет, но и этого хватило. Я не любил его. Мне он казался слишком мал годами, чтобы жить со мной в одной комнате. Когда нас свели в детской, мне было семь, а ему всего лишь два года от роду. И я безумно ревновал его позднее к своему отцу. Даже Павла так не ревновал, хотя, полагаю, виной тому возраст. Мне казалось, что Василя любят более. Да и как не любить послушного белокурого ангелочка? «Сущий ангелок», — так говаривала моя нянька. Я же для нее был «истинным бесенком». О, иногда в те годы я так ненавидел его! И Василь платил мне сторицей, — странно усмехнулся Александр, вспоминая прошлое. — Ведь это он выдал меня отцу, когда я сбежал летом 1812 года, чтобы присоединиться к армии. Я был тогда уверен, что именно мне суждено принести победу нашим войскам в войне с Bonaparte и никак иначе… Меня поймали по дороге в Торжок. Самое обидное во всей это истории, что я шел совсем в другую сторону, не к Москве.

— А нынче? — спросила Лиза, улыбаясь той давней досаде, что промелькнула в голосе Александра при воспоминании о побеге. Она так и видела темноволосого мальчика, недовольного больше не тем, что был пойман, а тем, что с самого начала его план был обречен на неудачу. — Я видела, что меж вами по-прежнему нет родственной близости.

— C'est faux^[205]. Иногда мы пикируемся, иногда расходимся в суждениях. Но кровь Дмитриевских всегда берет верх. Что бы ни случилось, Василь всегда будет рядом. Правда… — Александр снова криво улыбнулся, на миг открывая Лизе легкую грусть, которую не мог не испытывать при этих словах. — Правда, Василь, как истинный Дмитриевский, забудет о зове крови, ежели дело пойдет вразрез с его догматами чести. Тогда, в 1812 году, он заявил, что я поступаю дурно, оставляя отца в столь тревожный час. Это же случилось и после неудавшегося восстания на Сенатской, когда меня арестовали как заговорщика против царской фамилии. И когда не стало Нинель…

Слышать имя покойной жены Александра Лизе было неприятно. Даже странная горечь наполнила рот при мысли, что он мог прежде кого-то обнимать и целовать, как ее. Что мог любить так же, как ее. Или даже больше…

— И вы не держите на него зла за былое? — спросила она, пытаясь загнать неприятные мысли в самый дальний уголок своего сознания.

— Нет, не держу, как бы странно это ни звучало. При всех наших разногласиях я верю, что он будет рядом в трудную минуту. А если не будет, то открыто заявит о том. Я доверяю ему точно так же, как доверяю Борису Григорьевичу. Ни больше, ни меньше. Есть единицы из числа моего окружения, кому я слепо доверю свою сущность, и они оба в том списке наравне.

— Foi aveugle est meurtri`ere^[206], — не могла не произнести Лиза, сжимая в волнении его пальцы. — Так говорил мой отец…

И снова в глазах Александра мелькнула странная тень, природы которой Лиза, как ни пыталась, не сумела разгадать. И в тот же миг сердце болезненно сжалось, ведь она понимала, каково ему будет, если правда каким-либо образом вскроется. Ей уже однажды довелось пережить разочарование после того, как она слепо доверилась и пошла за собственным сердцем в мир иллюзий. Оттого вдвойне больнее, что именно ей придется разорвать ту тонкую нить доверия, что протянулась меж ними с недавних пор.

Лиза не могла долее смотреть ему в глаза, опустила взгляд к распахнутой книге, что по-прежнему держала на коленях. Александр проследил ее взгляд и заметил цветок садового лютика, быстро подхватил его из книги прежде, чем она успела ему помешать.

— Лютик? К чему он вам?

Что за странная нотка прозвучала в тот момент в его голосе? Или Лизе с ее расстроенными нервами уже начинало мниться всякое там, где и в помине ничего не было?

— Как память, — ответила она, глядя на цветок, который Дмитриевский вертел в руках. Тот казался таким хрупким в его ладонях — того и гляди переломится, и лепестки рассыплются по ковру.

— К чему вам один цветок, когда у вас будет вся оранжерея? — удивился он.

— Люди не могут быть рядом всегда, — нашлась Лиза после минутного замешательства. — Иногда обстоятельства складываются так, что они удаляются друг от друга. Пусть даже на короткий срок — на день, на час… И тогда я достану этот цветок и буду думать о вас.

— У меня есть иное предложение, — возразил Александр. — Я никогда вас не отпущу от себя. И вам не понадобится даже малейший знак в память обо мне, пусть и на короткий срок.