На свои круги

Матушка – вершина терпения и любви к каждому – превратилась в тень себя. Перед глазами так и стояло, как настоятельница метнулась к стене, не скрывая страха перед ним, каким затравленным стал её взгляд. Эрвин напугал её не на шутку, она до сих пор боится оружия, боится мужчин, боится вооружённых мужчин.

Что же творилось там осенью!

А мысли всё возвращались и возвращались к той, которую он любил. Сознание, чувства все, вся душа его не хотели мириться с тем, что её больше нет. Он помнил, как прощался с ней, как обещал вернуться и забрать её, как предложил ей стать его женой. И как потом он корил себя за это предложение, когда вспомнил о своём графском прошлом, как понимал, что поторопился с предложением, что эта бедная девушка не ровня ему, и никогда она не станет его женой. Кто бы знал, что он вообще её больше не увидит, не услышит её голоса, не коснётся её лица!

Сейчас ему было горько и стыдно вспоминать то прежнее своё самолюбие, свой стыд, что успел позвать её в жёны, что поспешил связать себя с ней, с этой безродной дочерью деревенской ведьмы. Сейчас ему было всё равно, кто она, какого происхождения, и кто её мать, он бы с радостью желал бы связать свою жизнь с ней, быть постоянно рядом, и, как сказал этот барон, наплевать на все запреты и устои церкви и других, лишь бы она была рядом.

И этот титул, и брошенные земли, и предательство родного дяди ушли на другой план, всё стало вдруг каким-то неважным, несерьёзным. Он всё отдал бы разом, лишь бы появилась хоть одна возможность вернуться в обитель бегинок, целую и невредимую, и найти там свою живую и здоровую Ллоис. И ничего ему было бы не нужно от жизни.

Турниры, доспехи, охота, пиры, война... Земли, титулы, замки, вечно крутящиеся вокруг девчонки... Всё это пустое! Всё это неважное! Всё это не имеет значения!

Как когда-то изменился взгляд на войну, казавшуюся прежде чем-то притягательным, геройским, сейчас он видел в ней только кровь и грязь. И смерть! Так и сейчас. Желание вернуть свои земли, свой титул, свой замок затмевали всё, а он мог бы давно вернуться к ней, но...

Что сейчас ему осталось? Кто ждёт его, кто любит? Какая живая душа в этом мире молится за него? Никого. Ничего нет. И этот ребёнок... Да и есть ли он ещё? Что делать ему с ним? Как он может взять его, что он может ему дать? Глупо всё! Всё как-то нелепо сложилось в его молодой жизни.

Что он видел? Что пережил? Кого смог так сильно обидеть, что Создатель послал ему такие испытания? Перед кем он так виноват, что должен терпеть такое? Почему всё, что дорого ему, что ценно его сердцу, он потерял?

Что даст ему Провидение в будущем, чтобы хоть как-то суметь возместить эти потери? И даст ли? Или будет он болтаться всю жизнь по турнирам, служить самодурам-баронам, а рядом будут только девчонки горничные? И так пройдёт вся его глупая, никчёмная жизнь? Ни для кого, и ни о ком... Так зачем тогда всё? Для чего?

Но барон этот был прав: при всей боли Эрвин не стал бы травить себя или выбрасываться в окно. Ему хватало ума понимать, что это не выход.

Кормилица и у него была умной женщиной, и она говорила, что Господь не даёт человеку испытаний больше и тяжелее, чем он может вынести. Если так, то Эрвин сумеет найти в себе силы, чтобы вынести всё это, что выпало на его долю. Он сможет, надо только нащупать хоть одну ступеньку, на которую он сможет наступить и подняться. А пока её не было, и дни шли за днями, и он проводил их в полном одиночестве. С вином, с треском камина, с пером и тушью, со своей виной и горем вместе.

Он не знал, какой день недели, какое время суток, что творится на улице и в самом замке, чем занят барон. Он словно добровольно заточил себя в тюрьму на неопределённый срок и ждал, когда он закончится, когда же сумеет он сам выпустить себя из заточения. Искал мира с самим собой, искал примирения. И пока ничего не находил. И ждал, ждал дни напролёт.

А потом появился барон и заставил обратить на себя внимание. Он аккуратно поставил на пол на нетвёрдые ноги маленького ребёнка и произнёс:

– Знакомься, это Эрвин, твой сын... Эрвин младший...

Сам Эрвин в это время стоял у камина и медленно сел на низенький стульчик, не сводя взгляда с ребёнка. О чём он? О чём говорит?

– Я взял твоих сопровождающих и сам поехал к бегинкам. Я видел настоятельницу и говорил с ней... Твоя Ллоис родила его в октябре, как раз на Покров... А потом заболела и умерла... Она сильно ждала тебя, ты обещал к ней вернуться, поэтому назвала его в честь тебя...

Эрвин слушал его, а сам не сводил взгляда с ребёнка. Барон сидел по привычке на подлокотнике кресла, а ребёнка держал за обе руки, и мальчик перетаптывался на месте на слабых ещё не ходящих ногах.

– Он ещё не ходит, но скоро пойдёт... Он похож на тебя, у него твоё обаяние,- улыбнулся,- его уже полюбили все женщины на кухне. Я нашёл ему няню и кормилицу... Он, оказывается, любит яблоки... Эрвин? Ну скажи хоть что-нибудь! Это твой ребёнок, твой сын! Не молчи, Бога ради!

Эрвин тряхнул головой, словно прогонял наваждение, прошептал сипло незнакомым голосом:

– Как... Как ты додумался до этого?

– Как я додумался?- переспросил, удивлённый вопросом.- Я просто поехал и всё узнал. Я бы умер от любопытства, если бы этого не сделал. Я просто доделал то, что не сделал ты. Знать, что где-то там любимая девушка родила тебе ребёнка, и просто ничего не сделать...

– Тебе-то это зачем? Ты же сам говорил про оравы бастардов тут... Что не хочешь этого... Вот именно, что тебе он никто...- Эрвин перебил его раздражённо. Происходящее своей действительностью просто ошеломило его. Как? Как это могло быть? Как это вообще могло получиться?

– Ты же сам этого не сделал бы. Ты даже не подумал. Настоятельница сказала, ты даже слушать не стал. А я всё выслушал...- Опять улыбнулся и посмотрел на ребёнка сверху вниз.- У неё не было других мужчин...- «И быть не могло...»- промелькнула мысль в голове Эрвина, а барон между тем продолжал:- Только ты. Она просила, если ты появишься и попросишь его, чтобы никто не мешал, не препятствовали. Я сказал, что я от тебя. Да и кто бы там мешал? Там такая разруха, они только вздохнули с облегчением: на лишний рот стало меньше... Ты посмотри, какой он худенький...- Сам посмотрел на ребёнка сверху и улыбнулся ему.- Да? Ничего, малыш, здесь мы тебя откормим, ты станешь хорошим крепким мальчиком, да?

Эрвин смотрел на него, и десятки мыслей роились в его голове. «У него у самого сын растёт в Дарнте, а он не знает... Что он сделает, если узнает? Поедет забирать?.. Как? Как это? Ребёнок... Сын... Сын... Мой сын... Ллоис родила мне сына... Теперь я отец... Господи, он даже похож на неё, у него её глаза и брови... Разве он похож на меня? Почему ему так кажется? Ни капельки! Эта печаль, эта грусть, знакомый излом тёмных бровей – от Ллоис! Всё от неё... Мой сын! Мой мальчик! Кто растил тебя этот год? Кто кормил? Кто грел тебя на своей груди в эти морозы? Как же так? Как это всё произошло?..»

– ...Я отдал им все деньги, какие у меня были, даже свои кольца...- неторопливо рассказывал барон, а сам аккуратно водил ребёнка за обе ладони в маленьком пространстве между своих коленей свободно расставленных ног.- Разруха у них там, конечно...- Покачал головой сокрушённо.- Я даже не знаю, кто там был... кто из баронов. Такого наделать. И зачем? Это же просто женщины! Даже не знаю, смогут ли они там выкарабкаться из этой ямы...- Помолчал, глядя на ребёнка, улыбался, но Эрвин не видел в этой улыбке радости. Вспоминалась разграбленная обитель бегинок, тут точно не до радости.