На том берегу
Шрифт:
Он чуть привстал с лавки, почувствовал, как неловко, ненадёжно стоять вот так, на полусогнутых, в этой чуткой к любому неосторожному движению лодке; слабым усилием потянул на себя лесу и стал поднимать руку с веслом, и уже замахнулся для решительного удара, но тут увидел… В последний момент увидел Иван огромный и, как ему показалось, зловещий щучий глаз, светящийся из-под воды жутковатым жёлтым светом, и глаз этот глядел прямо на него, на Ивана.
Иван услышал, как стукнуло о лодку вывалившееся из руки весло, как шлёпнулось оно за борт, и тут же скорее почувствовал, чем увидел, как судорожно, прижав лодку к воде, натянулась леса, и как резко, словно хлыст, секанула она по воде и пропала,
Обессиленный, вялый, как после долгой бессонной ночи, Иван опустился на лавку. Его мутило. Казалось, какая-то пружина, минуту назад закручивавшаяся в нём в тугое кольцо, вдруг не выдержала — сорвалась, распустилась, ослабла. Он сидел ссутулившись, по-рыбьи широко и часто открывая рот, хватая воздух. Тошнота подступила к горлу, на бровях, на лбу выступила испарина. Вялой рукой он зачерпнул воду, плеснул в разгорячённое лицо. Потом ещё и ещё раз плеснул, почувствовал, как сходит с лица жар, как медленно, холодящими струйками стекает за ворот ветровки вода, как тут же теплеет она на груди, на спине.
Захотелось курить. Иван машинально хлопнул рукой по карману, качнув лодку, привалился на левый бок, чтобы вытащить сигареты. В спокойной, светлеющей от солнца воде вдруг снова померещился Ивану тот же желтовато-мутный щучий глаз…
«Тьфу ты, нечистая! — плюнул он в воду. — Вот напасть-то… Выгребать бы отсюда надо… Подобру-поздорову!..»
И вдруг спохватился: что-то неладное сделал он, что-то было в его руках, а теперь чего-то не хватает… Вспомнил, как шлёпнулся в воду обломок весла, как хлестнула и исчезла под лодкой струной натянутая леса перемёта…
— Вот это номер! — вслух ужаснулся Иван. — Как же это меня угораздило-то?..
Окинув растерянным взглядом ровную гладь воды, он увидел своё весло. Оно плыло по течению, удаляясь всё дальше и дальше от лодки, и ярко оранжевой своей окраской напоминало плавник той огромной рыбы, которая мгновением раньше сорвалась у него с крючка.
Сознание нелепости положения — без весла и без перемёта — на какое-то мгновение отвлекло его от мысли о рыбацкой неудаче, однако этого вполне хватило, чтобы прикинуть, каким манером он будет добираться до берега. Впрочем, чего тут раздумывать: раздеться, прыгнуть в воду, а потом, подталкивая лодку, доплыть до берега. Всего и делов-то!..
А солнце тем временем поднялось высоко. Теперь и левый берег повеселел от солнца. Время к полудню шло, пора было торопиться. Иван принялся стягивать тяжёлый, нагретый солнцем сапог. Стянул один, за второй взялся, и тут услышал:
— Ва-ня-а-а-а!
Кто-то звал его с правого берега. Зойка небось заждалась. Но по голосу — не она. Иван поднял голову; на берегу, у самой воды, на песчаной отмели стояли двое, две женщины, но кто они — попробуй разгляди, когда солнце бьёт прямо в глаза.
Стянув наконец один сапог, Иван стал ждать: позовут или не позовут снова? И тут же услышал:
— Ва-ня-а-а-а!
Было похоже, что та, которая кричала, то ли не видела, что он в лодке сидит, то ли не признала: уж больно громко она орала, явно вызывая его с того берега. Уж лучше бы не узнала, подумал Иван, куда ж ему без вёсел-то?.. А голос всё звал и звал, вселяя в душу Ивана неясную тревогу.
Если разобраться, то ничего необычного или странного в этом крике не было. И прежде, бывало, поутру заголосит кто-нибудь с того берега — в магазин или на автобус в город кому-то приспичит: Ивана зовут. У него на два берега одна лодка. Но всех крикунов тоже не перевезёшь, хоть и земляки — тут ни дня,
ни сил не хватит. Откликался по выбору. Услышит голос, прикинет: «Ага, никак Степан Векшин орёт, это свой человек, в соседях жили». Брал вёсла, не торопясь спускался к реке, заранее зная, зачем Степану приспичило: ясное дело, в магазин, за бутылкой. Бывало, вместе и «уговаривали» одну на двоих, тут же на бережке.А однажды своим ушам не поверил: Варька Сукромиха его зовёт. Думал, почудилось. Прислушался: она и есть. С чего бы вдруг? Сорвался было, чтобы за вёслами бежать, уже прикинул наперёд, как будут сидеть они в лодке друг против друга, какие слова он ей скажет при этом… Но тут словно бес какой-то взял да и ухватил его за штанину, усадил на крыльцо и зашептал на ухо: «Сиди, куда тебя понесло! Пусть себе орёт на здоровье. У Саньки небось денег куры не клюют, вот пусть моторку тебе купит да и возит взад-вперёд…»
И не пошёл.
А этот голос был незнакомый. Всех успел перебрать, но ни на кого из деревенских подумать не смог. Он так и сидел в лодке при одном сапоге, не зная, что предпринять: снимать второй сапог или подождать, пока лодку подальше не унесло? А её всё несло и несло: то носом, то кормой к правому берегу поворачивало. Прикинул на глазок: если и дальше так сидеть, сложа руки — это куда ж его вынесет, к какому берегу причалит?
А голос всё звал и звал…
— Ва-ня-а-а-а! — катилось над рекой вдогонку за уплывающей лодкой. — А Вань!..
Неожиданно, словно всплеск на тихой воде, мелькнуло воспоминание: «А ведь мать, когда жива была, так же певуче мне кричала, с речки домой звала…» И вдруг тревожно, с неясным беспокойством, с тайной надеждой подумалось Ивану: «А что как и впрямь кому-то занадобился? Может, случилось что, может, доктора из города привезти надо… А я тут тилипаюсь, как это самое… в проруби…»
Торопливо, одна за другой, бежали в Ивановой голове тревожные мысли. Но странно, в этой незнакомой тревоге, в потаённой её глубине оживала, поднимаясь к самому сердцу, тихая, забытая радость. От чего родилась она, Иван и сам не знал, но чувствовал, что больше всего на свете ему хотелось, чтобы в эту минуту кто-то очень нуждался в нём, и сейчас, и потом, всю жизнь, чтобы в нём одном кто-то видел, может, счастье своё, может, спасение.
А может, наоборот? Не он ли сам ждёт не дождётся его, этого счастья? Ну, пусть не счастья и даже не удачи, которая, как та рыба, в любую минуту сорваться может, оставив одни круги на воде, а самой обыкновенной радости — от жизни, от всего, чем он живёт и что делает на земле.
А лодку уносило всё дальше и дальше, всё выше и выше поднималось солнце над рекой. И голос затих на берегу…
«Неужели больше не позовут? — с неожиданной тревогой подумал Иван. — Решат, что я в город уехал… или сплю без задних ног и ничего не слышу… И как меня угораздило с этим веслом!.. — с досады и злости на себя он даже заскрипел зубами. — Чего же делать-то, куда выгребать, к какому берегу?»
— Ва-ня-а-а! — вдруг снова донеслось издалека.
И, не раздумывая, не медля больше ни минуты, схватился Иван за второй сапог, стал торопливо стаскивать его с ноги…
МЕСТЬ
В ночь на четверг, на третий день своего недуга, старик Егор задумал помирать. Первый раз он собрался было двумя днями раньше, когда — пойми отчего! — вдруг тесным широким обручем обхватило грудь, сдавило дыхание и, словно на собственных поминках, затосковала, запечалилась усталая Егорова душа. Однако после бани, на которую у Егора ещё оставалось немного сил, да после крепкого чая с малиной в груди постепенно отпустило, стало по-младенчески легко. Тогда-то дед и решил: будет отсрочка. Ненадолго, но будет.