На том берегу
Шрифт:
— А знаешь, — сказал он однажды, — давай через год-другой опять приедем сюда на лето. Все вместе, втроём…
Смешной ты, Андрей, — осторожно сказала она, — рано ещё загадывать. Да и далековато. Поживём — увидим.
Душные, истомные тянулись ночи. Где-то далеко, за озером, полыхали молнии, иногда рокотало тревожно, но даже оттуда с загустевшей тучами стороны, ветер не приносил свежести. Спать в доме было душно даже при открытых настежь окнах, и Андрей, то и дело поднимаясь с постели, подходил к распахнутому окну, ложился животом на подоконник, ловил жарким лицом хоть какой-нибудь ветерок, хватал его ртом. Всё порывался взять одеяло и пойти спать во двор.
Как-то
Ночью, такой же душной, Андрей вдруг вспомнил про сеновал. Позвал Лену:
— Пойдём, а! Быть в деревне и не поспать на сене…
Не желая скрипеть в сенях половицами, они, похихикивая, тихонько посмеиваясь над собой, вылезли через окно, с подушками, одеялом побежали по двору к сеновалу, а потом в шуршащей и одурманивающе пахнущей темноте долго копошились, умащивались половчее возле сереющего в ночи оконца.
Было непривычно и смешно лежать на колком и зыбком ложе, всё что-то мешало, беспокоило, лезло в ноздри, в уши, щекотало спину, шуршало в изголовье: от духоты и дурманящих запахов сеновала тяжело засыпалось.
Однако заснули. Но неспокойный дурманный сон спугнул раздавшийся в ночи треск мотоцикла — кто-то промчался по дороге мимо их дома, брызнув светом фар по щелям сарая, и заглушил приутихший на краю деревни мотор.
И опять стало тихо. Но в разбуженной тишине Андрею всё слышалось разное: то словно чьи-то осторожные шаги, где-то близко, совсем рядом, то вроде стук в оконное стекло, украдчивый, но не пугливый, и снова шаги, и голоса — чей-то разговор, приглушённый до шёпота. Да, так и есть, говорил кто-то… Может, Павел ночевать приехал?..
Звуки то затихали, то рождались опять, но даже еле слышные, без слов, они почему-то пробуждали в Андрее смутную тревогу, какое-то неясное подозрение, и он, напрягая слух, всё ловил, ловил голоса и теперь уже точно знал, что один из них — женский, хозяйки, а вот второй…
Ему хотелось, чтобы это был Павел, тогда бы он мог спокойно, уткнувшись в подушку, уснуть наконец, не мучая себя догадками и подозрениями, которые взялись невесть откуда и теперь упрямо лезли в голову. Но нет: тот, второй голос был не знаком…
И вдруг — снова шаги, лёгкие, но торопливые, совсем рядом, под самой дверью, и тут же кто-то завозился суетливо в сарайной темноте. И стук упавших на пол грабель, и настойчивый, нетерпеливый, едва сдерживаемый шёпот, и в ответ отрывистое, умоляющее:
— Пусти, ну пусти же! Оставь, ну оставь ты меня, ради бога, ну, слышишь!
Затаившись в далёком углу сарая, словно мышь, зарывшись в сене, Андрей желал одного: чтоб не проснулась Лена, чтоб не услышала ничего. Но возня продолжалась, и Лена проснулась. Она не вскрикнула, не испугалась, только вдруг сжалась вся и задышала часто и жарко Андрею в лицо, и в этом тревожном, как озноб, дыхании Андрею угадывалось почти неслышное, произносимое одними губами: «Да что же это такое, как же это!.. Зачем, почему они… Нет, я не хочу, не могу слышать, не может быть… это кошмар какой-то…»
Андрею казалось: ещё миг, и она не выдержит, сорвётся и закричит от отчаяния, но что-то удерживало её; какое-то оцепенение, гнетущая, до тошноты вяжущая немота одолели и его самого. А там, внизу, у двери, всё не смолкали, боролись два голоса.
— Анна, ну, Анна, — теперь уже упрашивал незнакомый голос, — послушай, будь человеком… Ну, всё, всё, не буду… Но ты послушай, прошу! Пойми, не могу я так, без тебя не могу… Прошу, уезжай ты отсюда, поедем ко мне,
в город. Жить будешь по-человечески, как нормальные люди живут. Ну что ты молчишь? О чём ты, Анна?И снова шорохи, упрямая настойчивая возня, и снова борются в темноте голоса.
— Оставь, да оставь же, не мучь ты меня… На кой я тебе, ну на кой же? Зачем приехал-то? Ох, что ж это, ну что ты со мной, да что ж это мы?… Что будет-то?..
…Под утро, так и не сумев сомкнуть глаз, едва дождавшись, когда утихнет сполошный треск воровато убегающего из хутора мотоцикла, Андрей и Лена, замирая на каждом шагу, выбрались из сарая.
Спал хутор, спящим казался дом. И озеро, усталое, будто разомлевшее от духоты, разбросав по берегам клочья тумана, лениво подрёмывало внизу. Что-то неспокойное и неверное почудилось вдруг Андрею в этом дрёмном предутреннем покое — всё словно притворствовало, прикидывалось спящим, а на деле таило в себе столько недоброй силы, столько греха и обмана…
И они, он и Лена, они и сами в эту ночь оказались посвящёнными в чужой обман. И вот теперь, застигнутые врасплох, мучительно желали одного: скорее избавиться от непривычно гнетущего, какого-то липкого ощущения будто разделённой с кем-то вины…
Так же, как ночью, миновав крыльцо, они пробежали росным двором к дому и через окно пробрались в комнату. За всю ночь не обмолвившись ни словечком, они и теперь подавленно молчали, не смея взглянуть друг другу в глаза. Бессонница и усталость валили Лену с ног, и она машинально, присев на разобранную кровать, привалилась обессиленно головой к подушке и вдруг, вмиг отпрянув от неё, вскочила с кровати и поглядела на неё в каком-то несдержанном брезгливом испуге.
— Нет, я не могу здесь больше! Не могу! Давай уедем… Оставим на столе деньги и уедем. Немедленно, сейчас же!
Прижав к груди кулаки, она стояла посреди комнаты, готовая в любую минуту броситься бежать прочь.
— Да, да, — с рассеянной поспешностью согласился он, — конечно. Сейчас соберёмся и уйдём.
Ещё невидимое за лесом, вставало солнце, когда они, никем не встреченные, прошли торопливо краем хутора и вышли на просёлок, ведущий к станции. Было душно, по-банному парко, а близкое солнце опять сулило несносную жару. Но там, за озером, вновь наливаясь свинцовой синью, с предгрозовым рокотом теснились тучи.
Андрей на ходу стянул с себя ковбойку и шёл по пояс голый, закинув рюкзак на плечо. Шли молча, но думали об одном. Чужая жизнь, непонятная, неузнанная, с каждым шагом отдаляющаяся от них, приоткрылась им в эти беззаботные, ясные дни, приоткрылась как бы двумя краями, и неизвестно, где начало её, где конец. Где правда, а где обман? А они, Андрей и Лена, нежданно-негаданно оказались посередине…
— Ты о чём сейчас думаешь? — опередив Андрея на полшага, Лена заглянула ему в глаза.
— Спать охота, — притворно зевнув на ходу, ответил он. — А ты?
— А я — о ней, об Анне.
— А что о ней думать! Не стоит того…
— Тогда, в первый день, помнишь, когда мы пришли к ней… Знаешь, мне и тогда показалось… Она почти упрашивала нас, чтобы мы у неё остались. Я теперь знаю, почему она хотела этого. Она боялась. Понимаешь? Себя боялась, слабости своей… Одиночества. А мы ей были нужны как защита… от самой себя, ну, от того, что всё-таки случилось…
— Хороша защита, — ухмыльнулся Андрей презрительно, скрыв, однако, своё удивление по поводу этой неожиданной проницательности жены. — Не защита ей нужна, а громоотвод. Для мужа своего, Павла. Чтоб думал: раз чужие люди в доме, то уж ничего такого у неё быть не может, всё ладно будет, всё шито-крыто… Вот и вся хитрость.