Набат-3

— Я не о том, — глядел насмешливо интерполовеп. — Помните четырнадцатый параграф соглашения?

— Не помню. Вроде о возможности опциона?

— Абсолютно верно. В этой графе вместе со многими другими вы указывали счета в других банках, куда можно перечислить-причитающиеся вам суммы. Многие ваши дру­зья по несчастью очень обстоятельно сделали .это. Геиерь ва­шими тайнами располагают российские секретные службы.

— Вы так считаете? — Ужас подкрадывался к Илье.

— Определенно, — сказал из-за спины другой иптер- половец, приведший Трифа, на чистом русском языке. — Пока вы мудрили с шестерными играми, опытный префе­рансист сыграл чистый мизер.

3-16

Есть у доброй Надежды противная сестра — Злоба. Ког­да больше нечего надеяться на первую, обращаются ко второй ееслре.

Евреи — народ терпеливый, украденное у них оплаки­вают, по не до такой степени, чтобы озлобиться напрочь. К сожалению, среди компании, поддавшейся на хитроум­ную операцию Воливача и Судских, оказались двое, и не евреев, кло отнятое у них считал своей собственностью, и хотя сами украли это у других, но не видели в этом повода для кровной мести.

Кто не хаживал за Моисеем по пескам, тот не ведает, сколь ничтожный песок в жизни деньги, и лишать себя из-за их отсутствия покоя — зряшное дело. Можно зара­ботать деньги, умно выманить у других, украсть можно, было бы здоровье.

Эти двое не являлись русскими, кстати, некая смесь, из ближнего окружения президента, может быть, из даль­ней родни. Эти двое — подруга имиджмейкерши прези­дента и братен подруги. Обули их на двести тысяч баксов. Запасных лабазов они не завели и лишились многого. 11адо понимать их отчаяние, и все же это не повод от сестрицы Надежды перебегать за помощью к Злобе, не они зачин­щики: с их подсказки госложа имиджмейкерша переправ­ляла ввиду наступающих холодов свой зеленый «лимон» в Швецию. Вот это уже швах дело, это уже ярость — как можно посягнуть па собственность принцессы, как мож­но обобрать государственно озабоченную женщину?

Миллион долларов не иголка, и озабоченные мужчи­ны из ближайшего окружения папаши принялись выяс­нять, кто же это такой умный нашелся, кто бесцеремонно провел чуть ли не антигосударственное карапчи?

Веревочка вилась коротко и привела к Воливачу и Суд­ских. Никто из наушников не рискнул самолично подвер­гнуть наказанию двух ослушников, президенту' лишь на­меками на беспредел в органах. Президент стал глух на ухо и просил говорить громче. Громче никто не рискнул опять же, тогда разгневанная госпожа имиджмейкерша назвала имя Воливача во весь голос. 0lb>ычно она" любила оста­ваться в тени, тихо приворовывала, где сумерки, а шашни вовсе вела в потемках. Не обладая статью царицы Екате­рины, она умудрилась заводить любовников из первых рыжих красавцев, не имея царской хватки, хотела слыть богатейшей и знатнейшей. Л устраивать визг в папиной опочивальне умела знатно, до самой ноты си в пятой ок­таве. Выживший из ума папаша больше всего не любил этот визг и мельтешение перед глазами, раздражающее сетчатку глаза и слизистую оболочку желудка, из-за чего случаются кровоточащие язвы. Ему до чертиков надоело мельтешение, надоели просители и наушники, отчего он поглупел и хотел только умереть спокойно. И не мог. Не давалось ему разрешения предстать перед Божьим престо­лом, будто Всевышний покарал его долгим умиранием, чтобы запечатлел он в сознании порожденное им безобра­зие перед сошествием в самые нижние ярусы ада.

Наблюдая за сказанием своего чада, некрасивого и пло­тоядного, он покорно выслушивал потоки злобы на все и всех. Что не дадено ей стати и тела красавицы. Что се любовники наживают богатства за ночь утех с ней, а по­том смеются в открытую. Что обманывают се везде, те­перь вот и органы вынули из сс кармана миллион. Что некому защитить сс от произвола, а папаша, старый пень, наивно считает, будто бы держит бразды правления дер­жавы прочно, а его всерьез никто не принимает. Л поэто­му страдает она, единственная и первая — имиджмейкер­ша, магесса, принцесса и вообще папесса.

И слезы.

Они прокапывали душу отца до самого дна, а лежи он на половичке — и половичок бы напитался сыростью, чего с детства не любил папаня. Именно влажного половичка. Он мочился под себя в детстве, и мать, спасая от порчи простыни, стелила ему половичок на кровать.

— Ну, хорошо... Хорошо! — подняв руки, рявкнул отец. Это стоило ему больших усилий, и он замолчал надолго. Очень трудно восстанавливался мыслительный процесс, еше хуже речевой аппарат. — Я... велю... органам... разоб­раться.

— Кому ты чего скажешь, если сам Воливач украл у меня эти деньги! — топнуло нетерпеливое чадо ногой. — Должен Совет Безопасности разобраться с ним! А ты пока расчухаешься — год пройдет, я сама велю разобраться!

— Тогда... шта... зачем я... тебе?

— Никому ты не нужен, кроме пас! Я всегда тебе гово­рила, нужно опираться на ссмыо, а ты не слушал, строил из себя мудрого политика, да над тобой давно смеются в открытую! — налило мелкой дробью чадо по ушам, и было больно.

— i Ihktoне смеет потешаться над президентом! выпа­лил в ответ он и сразу ослаб после такой длинной фразы.

— Господи! Как бы кондрашка не хватил! — забеспо­коилось чадо и поспешило вызвать дворцового лекаря.

Тот измерил давление, пошупал лоб и стал готовить укол. Чадо поспешило и тут:

— Что ты ему колешь?

— Успокаивающее, — бесцветно отвечал лекарь. Ему не меньше других надоело ходить на веревочке и но одной до­сточке. Никто, конечно, этого не делал, поделали вид все.

— Возбуждающего! — прошипело чадо. — Мне лучше знать, что ему надо колоть!

— Успокаивающего, — слабым голосом настоял отец. Он всегда поступал с советами чада наоборот. И с други­ми советами, не веря даже себе, пе знал, как поступить, и при выборе нужного решения слыл оригиналом.

Изучая в детстве немецкий язык, он лепил такие фра­зы, что ахали преподаватели, а одноклассники знающе хи­хикали. Борька слыл в их среде дубовым с кличкой «холь- цауге*, что по-немецки значит сучок, дубее не бывает. Наконец учителя немецкого осенило: «Я долго полагал, Борис, что ты чересчур умный, а ты, оказывается, не зна­ешь правил элементарной грамматики!»

С немецким языком он так и не совладал, но вывел дня себя первое правило жизни: делать не по правилам, привлечешь внимание, прослывешь умным человеком.

Само собой, такого умника пе могла не усыновить ком­мунистическая партия.

— Дайте отдохнуть, — попросил президент.

Ему помогли идти. Взяли под руки и увели в опочи­вальню. Разули, раздели и уложили в постель. Офиииаль- по это называлось — президент работает с документами. Лежать было его любимым занятием, после того как за­претили выпивать и закусывать. Протертые овощи, каш­ка, бульончик... Никакой радости.

Лежа он размышлял. Чадо задало непосильную задачу. Силы у него не те, с Воливачом задираться опасно, и с Судских опасно, и откуда силы? Хочется на покой, а тор­мошат ежедневно, еженощно, его угасание заставляет при­хлебателей торопиться урвать хоть еще кроху-другую.

«Меня земля не примет», — сказал он жене однажды, и та, жалеючи, успокаивала, уверяла в царской правоте: и необычный оп, загадочный для всех, а это главное для политика — быть загадочным.