Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…
Шрифт:
План мероприятий был уже отработан, с успехом реализован на прошлых редких беглецах, его составители грамотно и хитро учли все детали возможных перемещений вырвавшихся на временную свободу зэков, и теперь солдатики оживленно собирались на охоту…
Старшина выдавал сухие пайки, вызванный вертолет ГАИ ожидал очередного вылета в места ночных засад, Федяевский не отрывался от телефонной трубки, названивая то в полк, откуда уже выехало подкрепление, то в УВД близлежащего Волгодонска; радист отбивал шифрограммы и ориентировки; конвойные собаки, щерясь и захлебываясь лаем, запрыгивали
Я тоже не остался в казарме: меня капитан отправил на дальнюю точку в лесной массив, если можно было назвать таковым чащобку из низкорослой древесной поросли и колючих кустов, занимавших по площади пару футбольных полей.
Я оделся в ватный бушлат, взял с собой ушанку, памятуя о своих ночлегах в палаточном чертоге в «учебке», два рожка патронов к автомату, флягу с водой и фонарь с механической подзарядкой.
На точки, где предстояло провести в одиночестве длинную сторожевую ночь, Федяевский отправил только ушлых, опытных старослужащих, наказав:
— Если наткнутся на вас, стреляйте на поражение без предупреждения, прокурора беру на себя, отпуска гарантирую!
Я помню то росистое промозглое утро, прибитую ночным инеем траву, нарубленные штык-ножом сучья, которыми я завалил себя, укрывшись ими как одеялом, редкий шум от машин, проезжающих мимо по шоссейной дороге в сотне шагов от моей убогой засады, робкий холодный свет восходящего солнца, пробивающийся через скукоженную от морозца листву и полусонную одурь, из которой я вынырнул, как из крещенской проруби, заслышав голос, явственно произнесший неподалеку:
— Может, здесь причалимся, как? Дальше — степь, а с дороги нас срисуют в момент, как двух ворон на гумне…
Меня бросило в жар. Вот они! Двое: в спецовках, зэковских чепчиках, тяжелых шнурованных ботинках, зябко обхватившие плечи татуированными кистями; жилистые, скуластые, сутулые, похожие друг на друга, как близнецы-братья.
Они остановились в пяти-шести метрах от меня — мрачные, грязные, когда я вздернул ствол, приспустил скобу предохранителя и пальнул косо в воздух, в их сторону:
— Лежать, суки, иначе — конец!
Мое стремительное появление из груды сучьев вогнало зэков в оторопь. Я выстрелил снова, уже поверх их голов. Беглецы бухнулись на колени, заложив руки за головы.
Я зашел к ним, дрожащим от страха и переизбытка адреналина, за спины и миролюбиво продолжил:
— Аккуратно встаем, руки не опускаем, левое плечо вперед, движемся к шоссе. Шаг влево, шаг вправо… Дальше продолжать?
— Все понятно, начальник… — буркнул один из них.
— Смотреть под ноги, не спотыкаться, — сказал я. — Нервировать меня не советую. Согласно приказу должен вас прикончить. Но пока с этим не спешу…
Выйдя на шоссе, зэки присели на корточки, попросив разрешения опустить затекшие руки. Я благосклонно разрешил.
— Начальник, черкни в рапорте, что мы сдались добровольно, — сказал один из них. — Тебе зачтется. И мы ведь прилично себя ведем, разве не так?
— Пока на вас смотрит мой одноглазый друг — так, — согласился я, погладив нежно цевье автомата. — Чего на
рывок-то пошли?— Да как-то автоматически, что ли… — донесся ответ. — Попка на вышке прикорнул, вот и решилось… Могли бы, кстати, у него и волыну забрать…
— И тогда лежали бы сейчас в лесочке, — сказал я, для себя уясняя, что, если бы эта парочка имела на руках оружие, наказ Федяевского я бы исполнил, не раздумывая. Интересно, мучился бы я потом в осознании убийства людей? Чем бы оправдывался? Их опасностью, долгом солдата? Пронес Господь мимо этого, слава Ему!
— Слушай, начальник… — один зэк привстал, но ударом подкованного сапога в грудь я опрокинул его на землю.
— Лежать!
— Ладно, че ты… — он снова осторожно присел на корточки.
— На что рассчитывали? — спросил я. — Пробраться на какой-нибудь хутор, грабануть селян, разжиться одежкой, деньгами, а дальше — околицами в Ростов?
— Правильно мыслишь, начальник, давай с нами, старшим будешь… — развязно предложил второй зэк.
Тут я глазам не поверил, когда в следующий миг рядом с нашей грешной троицей затормозил милицейский «Жигуленок» с гербом СССР на передних дверях.
Из машины вылез конопатый лейтенант с наглой мордой, а следом за ним колобком выкатился деловитый толстенький сержант в белой пластмассовой портупее. Гаишники.
— О, прибыли по адресу! — сообщил лейтенант в пространство. — Этих двух хануриков мы ведь и ищем, верно? — Вскинул белесые брови, уставившись на меня.
— Видимо, — согласился я.
— А ты их уже повязал, — рассыпал он покровительственный смешок. — Молодец, мы их забираем, спасибо за службу. — Жестом он приказал зэкам подняться.
— Так… — произнес я неприязненно, развернув автомат в сторону нахрапистого мента. — Ты! Сел в машину и сообщил по рации нашим, где находишься. К зэкам не подходить. Забирает он их, разбежался, нашел послушного дурачка…
— Как ты говоришь со старшим по званию! — взъерепенился он. — Ну-ка, смирно!
— А может, вы — их сообщники, — предположил я.
— Что?!. Вот мое удостоверение!
— Да подотрись им… — меня охватила внезапная острая злоба к этому переполненному привычной наглостью типу; я вновь приспустил скобу предохранителя и пальнул в воздух прямо перед его носом.
Веснушки на его круглой сытой ряхе будто стер невидимый ластик, широко раскрытые глаза также побелели от страха и, полуприсев, враскоряку, будто наделал в штаны, он попятился к машине, в чье чрево уже шустро и сообразительно вкатился второй патрульный.
На лицах зэков застыли ошарашенные улыбки.
По рации лейтенант все же связался с руководством розыска, деваться ему было некуда, и вскоре к нам подъехал наш ротный «газик», из которого едва ли не на ходу выпрыгнул возбужденный Федяевский, а следом за ним — двое взводных.
— Родной ты мой! — заорал Федяевский, разводя руками, подходя ко мне и заключая меня в отеческие объятия. — Клянусь партбилетом, я всегда верил, что ты лучший среди всей нашей сволочи!
— Он в нас стрелял! — выскочил из машины лейтенант. — Я буду писать прокурору! Это просто — басмач в погонах!