Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

— И как это возможно? — оцепенел я. — И где милиция? Да и вообще — советская власть?..

Изик завел глаза к небу. Сказал:

— Значит, так надо… Надо советской власти. Не было бы «Кубинки», торговали бы по углам… А тут все под контролем. Партии и правительства. Ну, все, едем на дачу…

Уверен: ни я, ни полчища других жителей страны, чье название состояло в ту пору из согласных букв, и на чьих товарах цена выбивалась на заводе-изготовителе, ежедневно замечая трещины общественного сознания и нарождавшийся повсюду индивидуализм, поверить не могли в крах государства, чье существование было само по себе фантастическим и не укладывалась ни в какие рамки реальности, ибо объединить на огромных территориях многомиллионные массы различных народов под эгидой общей коммунистической идеи, связав, словно сваренной арматурой, прочнейшую конструкцию, была задача, несовместимая с какой-либо исторической аналогией. Но идиотизм слепых, малообразованных вождей и перевес материального над идеологическим в итоге привел к обрушению державного исполина.

Запоздалые обвинения Горбачева и Ельцина, как предателей, разваливших страну, хотя и не беспочвенны, но и не так уж справедливы: птица-тройка с оборванными уздцами уверенно устремлялась к обрыву, и остановить ее не мог никто. И виновных здесь определить сложно. Даже на евреев не свалишь, как и при гибели «Титаника». Впрочем, там были лоцман, боцман, штурман и айсберг…

Словно пробивающиеся сквозь асфальт ростки, в народах Восточной Европы и в республиках зрели устремления к национальным ценностям, собственному укладу жизни, а правящим теневой экономикой кланам, повязанным с властью, нужна была самостоятельность и свобода, а не смирение перед ненавистной им тиранией Кремля.

Но тогда мы лишь отстраненно замечали несообразности в деталях нашего бытия, нас еще не тревожили симптомы уже пораженного болезнью неверия и отчуждения от прошлых идеалов общества, и мы не могли через мутные капли случайной мороси различить надвигающуюся океанскую волну перемен.

* * *

Изик позвонил мне через два месяца. Доложил:

— У нас опять серьезные проблемы с министром…

— Что, снова козни против твоей жены?

— Нет, что ты! У них теперь полное взаимопонимание… Его заместитель устроил провокацию, метит на его место! Он, министр, был в Москве, а тот через местных ваших ментов подвел его в один бардак… Сфотографировал его там с голыми девками, а когда тот выходил на улицу, подъехал патруль и забрал клиента в вытрезвитель…

— Убойная комбинация, — прокомментировал я.

— В общем, тут, на месте, мы все порешали, — продолжил Изик. — С его заместителем — в том числе… Он уволен. Но этот гад отправил копии фотографий и протокола в «Крокодил». Ты представляешь, если там появится фельетон?

— То есть, теперь министра надо спасать?

— Конечно!

— А у кого в «Крокодиле» материал?

— Откуда мне знать! Он сегодня вылетает в Москву, во всесоюзном министерстве тоже кое-кто в курсе, поэтому он везет туда портфель бабла… Я ему дам твой телефон?

Так или иначе мне предстояло заехать в редакцию журнала «Смена», располагавшуюся в двенадцатиэтажном здании напротив Савеловского вокзала, где со «Сменой» сосуществовали и другие редакции: «Огонек», «Крестьянка», «Работница», «Наука и жизнь», «Пионер» — словом, вся популярная советская периодика. Там же, на последнем этаже, находились респектабельные чертоги «Крокодила», чей интерьер украшали настенные, от пола до потолка, панно Кукрыниксов с изображениями всех знаменитых сатирических персонажей мировой литературы. Куда делись эти панно, представляющие музейную ценность, в каких уместились сусеках, какие организации находятся ныне в этом облезлом и скукоженном от времени здании, где некогда трудились лучшие журналисты страны, канувшие в забвение, как и прошлые многотонные издания советской поры, теперь неведомо, да и не столь важно.

Но тогда, в кипении и круговороте редакционных будней никому и в голову не могла прийти мысль о дальнейшем катастрофическом упадке этого мощнейшего издательского конгломерата, распавшегося вместе со страной через считанные годы.

«Крокодил» был моей родной редакцией. Впервые я, двадцатилетний начинающий графоман, принес туда свои первые юмористические рассказы, с которых начиналась моя литературная стезя. Рассказики были ученические, посредственные, их, конечно же, «зарубили», но редактор отдела отнесся ко мне благосклонно, увидев в моих первых опусах подступы к профессиональному сочинительству, обнадежил перспективой публикации, и вскоре я в редакции примелькался, и даже напечатал три своих афоризма по два рубля за штуку.

Афоризмы были следующие:

«Если крокодил съел твоего врага, это не значит, что он стал твоим другом».

«Тяжела жизнь желудя: если сорвался, какая-нибудь свинья тебя обязательно проглотит. И никому не пожалуешься: вокруг одни дубы».

«Судьба картошки: если зимой не сожрут, весной обязательно посадят».

Эти мои сентенции ушли в народ и прижились в разговорном языке, как, впрочем, многие иные.

Но вот с полноценной публикацией дело никак не выгорало. Между тем, в «Крокодиле» существовал международный отдел, специализирующийся на фельетонах, обличающих политику растленного Запада и его апологетов, представленных в соответствующих карикатурах, а также печатающий рассказики зарубежных юмористов-сатириков.

Иностранным авторам гонорары не выплачивались, деньги получал переводчик, публикации были пиратские, ибо не существовало никаких международных соглашений на сей счет, но с материалами наблюдался дефицит, поскольку каждый рассказик из-за «бугра» добывался с большим трудом.

Я не помню, какими соображениями я руководствовался — хулиганскими, авантюрными или меркантильными, хотя, наверное, в моем сознании присутствовали все перечисленные мотивы, но, так или иначе, я быстренько сочинил пасквиль про прокурора из капиталистической страны, кто, потеряв документы, очутился в полиции, перенеся в ее застенках кучу мытарств. Далее, позвонив своему приятелю — журналисту-международнику Ельникову в Гостелерадио, попросил его отыскать в своих рабочих анналах имя-фамилию какой-нибудь незначительной персоны из Центральной Африки.

Через час рассказ «Злоключения прокурора» был отпечатан на трех машинописных страницах и увенчивало его имя некоего Асмана Гаснури, мифического сатирика из государства Судан.

Заведовал в ту пору международным отделом «Крокодила» писатель-фантаст Зиновий Юрьев, автор многих романов, посвященных теме извечно враждебного нам Запада, задыхающегося в преступности, коррупции и наркотиках; получавшего за свои угоднические, но, небесталанные, надо сказать, вирши, космические гонорары, и посматривающего на меня, молоденького литературного огольца, со снисходительной симпатией, ибо моему устремлению стать литератором профессиональным, он симпатизировал.

Юрьева я увидел, еще не дойдя до парадного издательского подъезда. Удачливый фантаст хлопотал около своей новенькой белой «Волги», подкачивая колеса. Высилась над ним шумная Савеловская эстакада и голубое майское небо. Год на дворе стоял 1974-й, и новая «Волга» в частном владении являла собой символ престижа и умопомрачительной респектабельности. Я, прибывший к редакции на метро и троллейбусе за пять и четыре копейки, остро ощутил свою социальную ущербность перед заведующим отделом центрального издания, членом Союза писателей, журналистов и заместителем председателя парткома.

— А я к вам, — объявил я беспечно, под очередной вздох насоса-лягушки, накачивающего подванивавшую свежей каучуковой новизной антрацитовую покрышку.

— Растроган вниманием, — отозвался Юрьев цинично.

— Перевел рассказ, может, пригодится…

— Кто автор?

— Асман Гаснури, Судан.

— И откуда ты его откопал? — в голосе Юрьева мелькнула заинтересованность.

— Попался на глаза журнальчик на Гостелерадио, у меня там в редакции «Мир и прогресс» приятель…

Юрьев оторвался от насоса, снял с рук нитяные перчатки.