Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР…

— Ну-ка, дай рукопись.

Тут же, не отходя от машины, в считанные минуты прочитал текст.

— Отлично, — сказал, как бы сам себе. — Африканский автор… Это у нас впервые… И перевод приличный… — затем поднял взгляд на меня. — Все хорошо, но мне нужен оригинал…

— А как я его вам предоставлю? — изумился я. — Кто мне его даст вынести? Это же иностранная периодика для служебного использования. Она пронумерована, на ней аж три печати, по использованию сдается в архив… — Я сочинял на ходу.

— Значит, обойдемся без оригинала, — вздохнул Юрьев, убирая рукопись в карман пиджака и возвращаясь к упражнениям с насосом. — Тебе спасибо, удружил. Нароешь еще какую-нибудь экзотику, милости просим…

За перевод африканского автора, что было отражено мелким шрифтом внизу публикации, мне был выписан гонорар аж в восемьдесят рублей — месячную зарплату секретаря-машинистки.

Афера прошла без сучка, без задоринки.

Позже я признался в ней Юрьеву, но тот либерально отмахнулся:

— Да я подозревал…

А в 1988 году главный редактор «Крокодила» Алексей Пьянов уже просил меня собрать все старые рассказы, дабы в библиотечке журнала, выходящей отдельным изданием, выпустить мою книжонку под названием «Ночная тревога». Книжонка состоялась, хотя публикации в «Крокодиле» меня — автора книг и крупноформатных журнальных публикаций повестей и романов, уже не интересовали, приоритеты сменились.

Последний раз, по случаю, я навестил редакцию в начале девяностых.

Пустые кабинеты, гробовая тишина в коридорах, озабоченный, мрачный Пьянов, не знающий, как сохранить журнал, чей тираж скатился от миллионов к нескольким тысячам; пыль забвения на стопках архивных номеров, сваленных в углу приемной…

Но сейчас машина времени, которой обладает каждый живущий, и называется она человеческой памятью, переносит меня в «Крокодил» прежний, процветающий, бурлящий деятельностью, и вот передо мною деловой отставной разведчик-фельетонист с круглой плутоватой физиономией, присевший на широкий подоконник возле лифта и выслушивающий мою азербайджанскую историю.

— Материал из отдела писем должен поступить к нам, в публицистику, сейчас проверю, — сказал он. — Острова там, говоришь, катера? Это увлекает…

— Ты сначала материал найди… И на себя его отпиши.

— Это техническая проблема. Мне нужна стратегия действий.

— Он мне должен позвонить, — сказал я. — Далее вас состыкую. Тебя представлю, как ответственное лицо и непосредственного палача. А после, как понимаю, последуют определенного рода договоренности…

— Сорок процентов — тебе, остальное — извини, — отозвался душегуб от предметной сатиры, отправившись на розыски доноса.

К подоконнику он вернулся через полчаса с изъятым из редакционной текучки компроматом. Заявил вальяжно:

— Дело в шляпе, шляпа на мне. Звони в свою кавказскую мафию. Скажи, процесс под контролем…

Вечером в ресторане гостиницы «Россия», ныне снесенной, состоялась наша встреча с министром, где опальный разведчик блеснул своими филигранными навыками вербовщика и интеллигентного шантажиста, мгновенно парализовавшего собеседника, как паук муху, паутиной своих доводов и итогового делового предложения, благосклонно воспринятого. Министр, в свою очередь, посмотрев на меня, заявил с чувством:

— Вам — верю! Ибо… — выдержал паузу. — Убедился: вы — добросовестные люди. И уж если взялись за дело… Вот он, — ткнул в меня пальцем, — очень честный человек… Я многое предлагал, но он хранил твердость камня…

Я даже зарделся. Впрочем, уточнять нюансы определения честности в сознании сидевших рядом проходимцев было бы явно излишним отступлением от ведущегося ими конструктивного разговора по существу.

К нашему столу то и дело подсаживалась респектабельная азербайджанская публика, обитавшая здесь на постоянной командировочной основе; почтил нас своим вниманием даже Муслим Магомаев, проживавший здесь в выделенном ему в качестве квартиры номере, и, явно повеселевший министр в очередной раз пригласил меня на свои загадочные острова…

С Муслимом в последний раз я столкнулся в Нью-Йорке, на Брайтон-бич, солнечным апрельским днем 1990 года. Он ждал жену, отлучившуюся в один из многочисленных магазинчиков, приткнувшихся друг к другу, курил, рассеянно глядя на заполонившую улицу толпу, изредка кивая на приветствия узнававших его эмигрантов. Постояли на краешке тротуара под эстакадой сабвэя, поговорили о переменах, сотрясающих еще кое-как державшийся на плаву Советский Союз… Муслим был грустен и словно потерян…

— Пришло время, когда время ушло, — сказал на прощание.

— Скоро там будет, как здесь, — кивнул я на бруклинские убогие окрестности, занавешенные пестрящими рекламными вывесками.

— Такая же помойка с торгашами? — отозвался он. — Совершенно не мое…

* * *

Изик навестил Москву через год. Заехал ко мне домой. С традиционными подарками в виде икорно-балыковых наборов.

Уселись на кухне, выпили по рюмке коньяка за встречу.

— Как дела, Изик? Как твоя замечательная дача?

— Она уже не моя, — угрюмо проронил он. — Я же ее на жену оформлял…

— А что жена?

— И жена не моя. Развелись…

— Вот те на… Почему?

Он дернул щекой в потерянной усмешке:

— Она теперь — жена министра!

— Какого?

— Не догадываешься?

— И… каким образом?..

— Производственный роман. Вражда, переросшая в дружбу; дружба, переросшая в любовь.

— И чего мы с тобой напрягались, столько копий переломали…

— Верность — дело совести. Измена — времени. А вся наша жизнь — тщета, — глубокомысленно изрек он. — Наливай…

Рига

В Ригу я приехал уже зимой, к запуску «Двойного капкана» в производство. Бренч заселил меня в стекляшке «Интуриста», на самом верхнем этаже, дабы я мог вдосталь насмотреться на крыши старого города.

Зима выдалась суровой, с Балтики дули напористые ветра, пробиравшие до костей, на прогулки по окрестностям не тянуло, а с утра предстояли съемки, ибо Бренч, памятуя мою несостоявшуюся актерскую карьеру, убедил меня сыграть роль моряка-контрабандиста.

Вечером пошел в ресторан гостиницы на ужин. И тут же за столик ко мне подсел некий тип с гладкой мордой, масляными блуждающими глазками и вкрадчивыми манерами застенчивого педераста. В ожидании заказа я разглядывал публику, производства, в основном, иностранного: финны, шведы, поляки. Тип же был явно из здешних, с места в карьер посыпал вопросами: откуда я, зачем прибыл в Ригу, и по ухваточкам его я сразу сообразил, что имею дело то ли с работающим здесь опером, то ли с одним из штатных гостиничных стукачей, в ту пору активно внедряемых КГБ в места скопления забугорного контингента.