Над пропастью юности

Джеймс подобное решение не одобрил бы, но она была уверена, что сможет убедить его отпустить её, дать время для передышки, в которой так сильно нуждалась. И против его упрямости Фрея решила действовать хитростью. Хотел он того или нет, её вещи уже были собраны.

Глава 45

Джеймс не мог сознаться ни отцу, ни матери, что пистолет принадлежал ему. Купленный по больше мере забавы ради, он лежал у парня в шкафу, о чем не знали даже Дункан со Спенсом. Некогда он использовал его, чтобы стрелять по расставленным ровным рядом бутылкам, к чему питал особое пристрастие Стив Клеменс, которому Джеймс ещё донедавна подражал. Напиваясь, они могли стрелять в небесную высь, вороша пустой пальбой покой сонных птиц. Это было глупо, но в то же время по-своему увлекательно.

Для защиты он использовал оружие лишь дважды. Оба раза его подстерегали ревнивые парни девушек, с которыми накануне Джеймс мог провести ночь, о чем удачно забывал. Память на имена и лица у него была не так хороша, особенно если это касалось тех, кого парень пускал в свою жизнь не дольше, чем на одну ночь, чтобы вместе развлечься и взыметь общую выгоду, к которой ни разу никого не принудил. Джеймс умел соблазнять, будучи обаятельно привлекательным в безразличной манере речи и напускной небрежности. Ему удавалось убеждать девушек в том, что они хотели того, о чем могли даже сами не знать, из-за чего затем они испытывали угрызения совести и чувство вины. Его же имя из их уст не вырывалось вместе с проклятием, скорее с усталым обречением. Парни этих же девушек были совершенно иного мнения.

Теперь-то он понимал, каково было тем ревнивцам. Имя Джона Томпсона было мозолем на его разуме, хотя между ним и Фреей не было даже такой малости, как поцелуй. Громкие заверения в любви, осторожные объятия и подаренное обручальное кольцо — это был пустяк, с которым Джеймсу, тем не менее, приходилось мириться. У Фреи было больше оснований для ревности, которую ей удавалось гораздо лучше сдерживать в узде.

Один из парней-ревнивцев преследовал Джеймса, поэтому однажды он решил спугнуть того оружием. Пистолет против карманного перочинного ножика оказался достаточно веским аргументом отстать. Выпущенная вхолостую пуля и следующая была обещана в лоб — он был назван сумасшедшим, но, по крайней мере, оставленный в покое.

Иметь пистолет было чем-то обязательным в том кругу людей, где Джеймс обитал. Оно было у многих мужчин в баре, хоть об этом много не распространялись. Тем не менее, все знали, у кого было оружие или у кого его можно было легко купить. Это не было большой тайной, хоть и не было тем, что было принято обсуждать.

Джеймс знал, что у отца тоже был пистолет. Нашел однажды в его кабинете в одном из выдвижных ящиков стола. Казалось, мужчина даже не был намерен прятать оружие, будто это была столь обыденная вещь, как нож для разрезания писем или фамильная печать. Джеймс держал пистолет отца в обеих руках, чувствуя его тяжесть, что казалась отчасти приятной. Это было опасно, но в то же время будоражеще рисковано. Ему нравилось чувствовать в крови адреналин, топить в нем страх, что был не менее естствественным, и находить в обезжизненном предмете собственную силу. Джеймсу нравилось держать отцовский пистолет, внимательно рассматривать его, изучать, но он никогда не думал, будто осмелился бы выстрелить из него.

Кроме того в их доме было несколько охотничьих ружей. Оливер и Джеймс всего несколько раз складывали отцу компанию в сезон охоты, в чем ни один не находил ничего интересного. Оливер ни разу не смог нажать на курок. Джеймс же убил несколько кроликов, отчего не испытывал большого восторга. Это занятие могло их объединить, что было не такой уж плохой идеей. В то же время это была их последняя попытка сделать это, что не увенчалась успехом. Они были слишком разными, чтобы получать удовольствие от тех же развлечений.

Джеймс не подозревал, что Оливер мог знать, что у него был свой пистолет. Он перевозил его с собой из Оксфорда в Лондон, а затем и в Сент-Айвс, зачастую оставляя без присмотра. Должно быть, брат рылся некогда в его вещах, где и нашел эту опасную игрушку, оставленную им, Джеймсом, без присмотра. Когда Оливер ворвался в их квартиру, он знал, что искать, но кроме того был наверняка уверен, что найдет это.

Он не мог предугадать, что было в голове брата, когда тот начал рыться в вещах. Это напоминало очередной безумный порыв, истерику, которую, как шторм, нужно было всего лишь перетерпеть. Вместо этого Джеймс сорвался в крике, начал бросать Оливеру в спину громогласные упреки и обвинения, хоть был, в большей мере, зол на Фрею, нежели на него. Не мог понять, что парень так рьяно выискивал, но и останавливать его не стал, оставаясь уверенным, что тот всего лишь нарочно совершал беспорядок, направив свою тихую злость на совершение хаоса. Джеймс воспринимал Оливера не иначе, как вредного ребенка, поддавшегося капризу. Когда же брат схватил пистолет, он совершил первую попытку его остановить.

Оливер сам во всем признался, хоть и его признание во многом напоминало обвинение. В попытке перехватить у брата пистолет, Джеймс пытался к тому же понять суть излагаемого им. Ему удалось загнать Оливера в гостиную, как в клетку. Большее в одиночку он не был способен сделать.

Парень беспокойно метался по комнате, освобождаясь от груза застрявших посреди горла обвинений, что были адресованы одновременно всем — Джеймсу, Фрее и Реймонду. Тогда Джеймс решил быть мягче, говорил с братом спокойно, без прежнего нажима. Это давалось с трудом, но он прилагал большие усилия, чтобы не перегибать палки. Его самообладание держалось на тонкой нити, что вот-вот должна была разорваться, пока не пришла Фрея, появление которой лишь усугубило положение дел.

Вряд ли ему могло прийти в голову, что Оливер действительно отважиться выстрелить. Не столько в самого себя, сколько даже в другого человека. Он был достаточно слабым, чтобы совершить подобное. И глядя на мертвецки бледное лицо брата, Джеймс не мог избавиться от мысли, что это была самая смелая и в то же время безумная вещь, на которую он решился.

Джеймс чувствовал укол вины, словно из-за того, что пистолет принадлежал ему, именно он нажал на курок. Рассуждать об этом было странно, потому что ничего нельзя было изменить. Единственное, что Джеймс мог сделать, это забрать чёртовое оружие из гостиной, не оставляя Оливера с ним наедине, но теперь мысль об этом была всего лишь сожалением, в котором не было проку.

Он больше, чем когда-либо, нуждался во Фрее. Было бы достаточно всего лишь её присутствия. Пусть она наказывала бы угнетенным молчанием, пытала полными необъятной грусти серыми глазами или же оставалась отчужденно изнеможденной, но была рядом. Джеймсу нужна была её ладонь в его ладони, теплое дыхание на коже и тихие едва различимые равномерные вдохи и выдохи. Большее не было бы лишним, но и того было бы достаточно.

Джеймс почти был уверен, что, в конце концов, она приедет. Оливер был для неё слишком важным, чтобы она упустила возможность попрощаться с ним, увидеться в последний раз, прежде чем до конца жизни довольствоваться воспоминаниями, полагаясь на память, что была для этого мнимой. Она должна была приехать, во что верил и мистер Кромфорд.

Когда она позвонила утром и сообщила, что не смогла решиться сделать то, чего от неё ожидали, Джеймс даже пытался дать ей оправдание, что было глупым, лишенным смысла занятием, от которого лишь оставался осадок. Для неё это было пределом, и Фрея была откровенно честна в признании собственной слабости. Она не могла справиться со свалившейся на голову действительностью, но что больше всего огорчало Джеймса — не позволяла ему помочь ей с этим. Он не мог сделать большее, чем просто быть рядом, но, видимо, для неё это было чем-то запредельно невозможным, иначе она решилась бы приехать, хотя бы ради него. Он не испытывал затаившуюся на сердце обиду, всего лишь небольшое огорчение, что скоро должно было пройти.

Джеймс чувствовал себя чужим на похоронах собственного брата. Казалось, под крышкой гроба был кто угодно, но только не Оливер. Он должен был оставаться в школе, скучать в четырех стенах, дожидаясь летних каникул в Сент-Айвсе, где они безрадостно встретились бы. Оливер должен был оставаться в сотнях километров отсюда, неосведомленный в трагической смерти молодого парня, имя которого, должно быть слышал, но знаком с ним никогда не был. Джеймс и сам знал о том парне немного. Наверное, некогда они перекинулись парой-тройкой слов, не более, и потому он был здесь. Наблюдал за тем, как погребалась под землю ещё одна жизнь, прошедшая мимо него.