Надо помочь Ральфу

Прокотий тоже понял, что проиграл. Все и начисто. Сразу. Верой и правдой служил Совбезу, все эти годы, ни разу не прокололся, машшаррам!.. А тут дал слабину. В Совбезе такое не прощают… Он и с этими бродягами разобрался бы, но Серваторий не позволил. А они, шаррам, неожиданно напали, избили всех, отобрали ножи и смылись. – Прокотий осторожно потрогал кончиком языка место, где совсем недавно находились еще два зуба… – Теперь крайним сделают его, не Посвященного же. Бруздил тоже схватит, никуда не денется. Но больше всего достанется ему, Недремлющему Оку Совбеза. Не оправдал... Машшаррам! Но он доложит, все как было, подробно. Он все запомнил. И свидетели есть. Все видели… Покоряющий взглядом сам занялся бродягами. Разговаривал с ними как с равными. Шаррам! Покорил взглядом завалящего дракона. Зачем еще и дракона надо было покорять?.. Ему пару раз вмазать, он и рассыплется. А с молодяком жрец не управился. Вот тебе и «Покоряющий взглядом». Прокотий бы этого бродягу одним ударом свалил, а после второго, тот все рассказал бы. Все, шаррам, что знает. И о чем не знает, тоже доложил бы. А Посвященный дал ему уйти. Всей команде дал уйти, машшаррам! Все они шпионы и еретики, а жрец обещал им полную свободу и равенство. Это кого он освобождать собрался? Кого с кем ровнять? Шаррам! А обещал, все слышали… За каждым словом, что Посвященный сказал, найдется свидетель. И еще, намекал на союз с герцогом. А в герцогстве могущество Трехрогого не признают. Совсем! Зачем кикивардам такой союз?! В Совбезе разберутся… Там есть кому разобраться… А полтораста монет накрылись медным тазом, это точно. Серваторию, что бы он ни сделал, вряд ли рога сшибут, но Хронирос наверняка схватит: обдерут и законопатят, или отправят куда-нибудь подальше, коз пасти и мошкару кормить. Плакали сто пятьдесят монет. А такой куш светил! Даже не послушал, как они звенят. Но раз такое дело, пусть лучше монеты пропадут, чем голова. Может и пронесет. Главное – доказать, что не лопухнулся, доложить как следует, чтобы поняли: на нем вины нет. Своих работников, которые лопухнулись, Совбез далеко не отпускает. До ближайшего кладбища…

Хронирос быстро все просчитал. «Прокотий заложит… Они там, в Совбезе, все такие: продаются запросто, на раз-два… а как только жаренным запахнет, сразу бросаются стучать, чтобы себя выгородить. Чем это может грозить? Серваторию ничем. Посвященного в тайны Бытия даже Совбез сжевать не сумеет. Подавится. На его особые полномочия у них зубы мелковаты. И доложить Посвященный сумеет так, что весь Совбез умоется. Финрот и Алакан его поддержат. Жрецы своих не выдают. У них это железно. Но его, Хронироса, тем временем, ретивые совбезовцы пощипать могут. Да чего там – могут… Пока наверху будут разбираться с доносами Прокотия, совбезовцы Хронироса станут мурыжить, без передышки. Но сумеют взять только самую малость, мелочевку, что на виду болтается. До главного им не дотянуться. Это точно… И важно, что в хозяйственных делах, все ниточки в руках Хронироса, а не у Серватория. Без Хронироса, даже Посвященному в своем богатом хозяйстве не разобраться. Да он и не полезет. Так что потом все вернется на свои места, и он снова займется делами. А полторы сотни монет Прокотию только и снились… Проснулся, а монеты тю-тю. И это хорошо…» Хронирос, как и все самостоятельные кикиварды, любил монеты и не любил совбезовцев.

Финрот и Алакан даже взглядами не обменялись, чтобы уточнить свои позиции. Чего тут уточнять? Жрец всегда поддержит жреца. До последнего вздоха, до последнего шага. Вожди приходят и правят по воле жрецов, и по воле жрецов уходят, Совбез бессилен перед жрецами. Их послали, чтобы они всемерно поддержали Посвященного, что бы он ни делал. Значит – будут поддерживать. А как там потом все обернется: не им судить. Кому нужно, те разберутся.

В таком незавидном положении оказались участники корпоративчика… И только повар Ачил, по прозвищу Круглый (из-за выдающегося пуза и столь же выдающегося зада), который, вообще-то в корпоративе не участвовал, а только обслуживал его, мог радоваться: он поддержал честь кикивардов, доказал, что кикиварды доблестные, бесстрашные и находчивые воины, никого не боятся и, не задумываясь, устремляются на противника. Ачил не имел боевых ножей, но он, с раскаленными шампурами в руках, отважно бросился на врага и едва не сразил его. Ачила ранили в этом бою, и это была рана доблестного воина, почетная рана, которой следовало гордиться. Но не до радости было сейчас отважному и находчивому повару Ачилу: очень болело плечо. Болело так, будто его жгло огнем. Чтобы никому не мешать, скромный Ачил отполз в сторонку, и потихоньку подвывал.

– О чем задумались? – Серваторий задал вопрос спокойно, уверенно, будто ничего особенного не произошло. Будто все это он сам и задумал: и появление бродяг, и избиение кикивардов. Потом отпустил бродяг. Посвященный в тайны Бытия, Земной тверди и Небесных сил мог позволять себе многое. Имел право и на такое…

Разумеется, никто на его вопрос не ответил. То, о чем они думали, говорить, вслух не следовало. И никто не поднял взгляд на Серватория, никто не посмотрел ему в глаза. Знали, чем это может кончиться.

– Значит, не задумались еще, – по-своему повернул Серваторий. – Жаль… Пора бы кое-кому из вас и подумать. Дел у нас скопилось немало. Мы пришли сюда по зову Мудрого и Всезнающего Мухугука. Он осенил молодого воина, по имени Максим, своими священными рогами и наделил его даром победителя. – Каждое слово Покоряющего взглядом, укладывалось в память слушающих, как Истина. – Трехрогий удостоил нас встречи с Максимом и дал нам понять… – Серваторий посмотрел на правый глаз полулысого деятеля Совбеза – глаз заплывал неприятной красно-синей опухолью. Остальные тоже посмотрели на профессионально подбитый глаз Прокотия… – Дал нам понять, что именно мы, должны привлечь молодого воина Максима в стан кикивардов и направить его дар против врагов Мухугука Трехрогого, Милостивого и Беспощадного, против наших врагов… – Познавший истину жрец мог покорять своих собеседников не только взглядом, но и силой слова, поэтому каждое слово было так весомо для всех, кто его слышал.

Посвященный еще раз осмотрел свое воинство… Он знал, о чем сейчас думает каждый из них. Ему были хорошо известны характеры этих людей, их привычки. О мыслях же, не трудно было догадаться. А Мухугук, Всеслышащий и Всезнающий даже не глянул на них, он тоже знал, о чем думает каждый. От их примитивных мыслей Трехрогому было скучно.

* * *

– Отпустите меня, я желаю использовать гарантированное мне законом право на свободу выбора и остаться с кикивардами. Мы будем бороться за братство народов, светлое будущее для всех и всеобщий пацифизм… – Голос у Эмилия стал визгливым и противным. При этом он, то и дело, упирался и пытался вырваться из крепких рук гномов. И, вообще, вел себя агрессивно, даже лягался… – Я протестую против принуждения и требую, чтобы меня немедленно отпустили!

– Перестань лягаться, ты же пацифист! – напомнил дракону Гарнет. – Пацифист не должен лягаться, потому что это применение силы.

– Это не лягание, а физическое выражение активного протеста. Каждый пацифист имеет законное право на защиту личности… – огрызнулся дракон и опять попытался лягнуть, на этот раз Бригсена. Бригсен увернулся и сам лягнул Эмилия в бедро. – Откушу голову! – оскалил зубки дракон. – Ноги прочь от пацифизма! Убирайтесь с нашей дороги, апологеты насилия и принуждения! Свобода личности восторжествует! Мы уничтожим всех, кто выступает против пацифизма.

– Во дает библиотека!.. – Бригсен крепко сжал руку дракона. – Сдвинулся… А говорят, надо читать побольше. Вообще!.. Ну… этот начитался досыта.

– Хороший был дракон, спокойный, мирный, не кусался, – пожалел Эмилия Гарнет. – А сдвинулся в момент. Считается, что в шахте опасно. В библиотеке, оказывается, еще опасней. Начитаешься чего-то не того, и все, кранты тебе.

– Это не от книг, – заступился за библиотеку Максим. – Жрец его сглазил, мозги набекрень сдвинул, вот он и заговаривается (гномы не знали о гипнозе и Максим не стал вдаваться в подробности).

– Жрец?.. Чего это мы тогда?! – возмутился Бригсен подлым поступком жреца. – Я это… схожу, поговорю с ним, а?.. Моментом. Ну, чтобы эта падла хитрая, мозги нашему дракону на место положила. Как были.

– Не получится. Жрец не сумеет сейчас это сделать, – сообщил Максим. – само должно пройти. – Максим опасался, что само оно пойти не может, но надеялся.

– Медленно идем… – Гарнет оглянулся. – Как бы они за нами погоню не послали.

– Непременно пошлют, – в этом Максим был уверен.

– Так их всего семеро, – напомнил Бригсен. – И все уже схватили. Должны соображать, что можно, а чего нельзя. Конкретно. Так что не полезут. А полезут – встретим. Мало не покажется. В натуре. Каждый получит в лоб, – он погладил лезвие секиры...

Максим тоже обернулся: прикинул, что прошли не больше двух километров. Из-за упрямого дракона, который то и дело начинал упираться, шли слишком медленно.

– У жреца, где-то там, должен быть крупный отряд воинов, – напомнил он. – Такие Шишки, как этот Посвященный, с малыми отрядами не ходят. Он их сейчас вызвал, и за нами пошлет. Думаю, часа четыре у нас есть, но не больше.

– Я протестую, – снова возник Эмилий. – Вы силой лишаете меня свободы. Я сообщу об этом Посвященному… – И еще что-то говорил. Это надоело, никто уже не слушал дракона, не обращал внимания на его нелепые жалобы и устрашающие угрозы.

– Что делать будем? – спросил Гарнет.

– Придется остановиться, – решил Максим – будем лечить Эмилия. Некогда нам ждать, пока само пройдет.

– Такое лечится?

– Не знаю, – признался Максим. – Но у нас выхода нет. Не бросать же его. Клин клином вышибают.