Надо помочь Ральфу

Чтобы устроить опытным воинам, носителям двух ножей, мозамбикскую «Карусель», надо было занять место в центре круга, который они образовали. И снова пришлось Максиму вспомнить советы ушлого колонизатора, дона Педро Педровича. Хорошо изучивший обычаи и нравы разных племен, а в Мозамбике их сотни, Дон давал дельные и полезные советы: «Хитрости, которые вы применяете должны быть просты, я бы даже сказал, примитивны. Именно примитивность приема гарантирует успех, – поучал многоопытный Дон. – Если вам надо подойти к противнику вплотную, притворитесь, что у вас очень болит живот. Человек, который корчиться от болей в животе, не вызывает опасений. Его беспечно подпускают на расстояние удара». Вот так… Умными людьми были эти колонизаторы Мозамбика. Наверно, жестокими эксплуататорами, но умными.

* * *

– … Есть, конечно, и пожилые драконы, – продолжал врать Эмилий, и гены предков относились к этому снисходительно. – Но они, в основном, занимаются домашним хозяйством. Некоторые лепят горшки из глины, или делают из этой же глины свистульки для детворы. Потом глиняные изделия непременно обжигают, для прочности. Основное же население составляют драконы в расцвете лет и сил. У каждой пары три ребенка, – Эмилий осмелел, разошелся и вешал лапшу на уши не только кикивардам, но и Трехрогому Мухугуку, Придирчивому и Хитрейшему. – Это необходимо для сохранения и расширения популяции. Сами понимаете, таковы законы демографии, и не нам, драконам, их нарушать. Вы, я уверен, тоже занимаетесь расширением популяции…

Не следовало Эмилию говорить такое при представителе Совета Безопасности.

– В чем ты уверен? Чем это, ты говоришь, мы занимаемся?! Машшаррам! – немедленно «возник» полулысый страж Безопасности. Он не знал, что такое «популяция», но нутром чувствовал, что дело это нехорошее и не мог позволить, чтобы грязный хвостатый дракон, так говорил о славных кикивардах. – Чем мы, по-твоему, занимаемся?

– Расширением популяции, – повторил Эмилий, не подозревая в какой омут его затягивает.

– Э-э! Шаррам! Слышали, что он мелет?! – воззвал полулысый Прокотий. – Слышали, что он несет про наш славный народ?! Не допущу, чтобы каждый поганый дракон позорил кикивардов! – прорычал он. Звездануть дракону в глаз и выбить пару зубов, можно было без разрешения Посвященного. Пусть видит, как Прокотий пресекает вольнодумцев и шпионов. Машшаррам! А заводился страж Совбеза, как говорили в мире Максима, «с полуоборота».

Все разворачивалось весьма неприятно для Эмилия и неизвестно в какую сторону повернулись бы далее события, но к этому времени созрел Максим.

– Без моей команды не вмешивайтесь, – негромко, чтобы не расслышали кикиварды, произнес он. Затем скорчил унылую физиономию, распустил губы, ухватился ладонями за живот, пригнулся и громко, чтобы кикиварды его хорошо услышали, застонал: – ой-ой-ой… – А потом, как учил опытный дон Педро Педрович, и вовсе взвыл: – о-о-ой!!! Больше не могу!.. Погибаю в цвете лет!.. Помогите, люди добрые… Люди добрые, спасите!!! – И пошел прямо на добрых людей… Словно надеялся, что кикиварды сейчас все бросят и станут ему помогать.

Не бросили. И помогать не стали. Кикиварды, как и предсказывал ушлый колонизатор дон Педро Педрович, смотрели на Максима без жалости и без сочувствия. Если у раба болит живот, это его личное дело. И воинам, которые достойны носить два ножа, он не должен мешать, ни своим жалким видом, ни своими глупыми стонами.

Максим, словно тупой раб, не понимал этого, корчился, пронзительно ойкал, жалобно всхлипывал… и, пошатываясь, прошел прямо в центр круга, который образовали кикиварды. Все это произошло достаточно быстро. Ни один из жрецов не успел пнуть его, ни один воин не успел подняться, чтобы врезать жалкому рабу и отшвырнуть его куда-нибудь подальше. Даже обругать, этого несчастного, никто не успел.

А Максим не медлил. Нельзя было медлить… Помедли он еще пару секунд, и вылетел бы из этого круга, как пробка из бутылки шампанского. И тогда все, считай, пропало… Он еще раз выдал жалобное: «Ой-ой-ой, больше не могу!..» Обозвал кикивардов: «Люди добрые!..» Присмотрел, тем временем, подходящее место, аккуратно упал на спину и запустил «Карусель».

Раз, два: бросок вправо – левая нога вперед – удар! Бросок влево – правая назад – удар! Три, четыре: ногой вправо – удар! Ногой влево – удар! Раз, два: двумя ногами – снизу-вверх – двойной удар! Кувырок, левой – вправо – удар! Правой – влево – удар! И снова: раз, два – кувырок, обе ноги вперед – двойной удар! Бросок вправо. Три, четыре – кувырок… Ногой вправо – удар! Ногой влево – удар! Двумя ногами, снизу-вверх – двойной удар! Кувырок – удар!

Это был сплошной цирк, стремительный и суматошный. Смертельный аттракцион без страховки: «Один против семерых!» Сюда бы еще музыку: квартет барабанов, большой саксофон и пяток виртуозов с литаврами. Тогда бы – вообще!.. «Карусель», изобретенная в диких мозамбикских джунглях, если ее пригладить пропустить через цензуру цивилизованных худсоветов и бдительных министерств культуры, пожалуй, в какой-то мере, отдаленно, напоминала бы «Брейк». Есть такой акробатический танец, стремительный, с обильными судорогами, резкими выпадами и поворотами, подпрыгиванием на мышцах ягодиц и спины, и неожиданными взбрыкиваниями, то одной ногой, то сразу двумя.

Но во время исполнения «Брейка» танцор выступает как эстет и новатор, он охвачен жаждой продемонстрировать достижения и красоту высокого современного искусства. При этом он соблюдает мир и никого не трогает. Никого! Максим трогал. Еще как трогал! Ногами! Каждый взбрык – удар: сильный, хлесткий. И так – по кругу, без выбора, как равным: и полулысому, и кудлатому, и молодым жрецам. Быстро прошел, ни разу не промахнулся. И по второму кругу, чтобы, как учил бывший колонизатор, аккуратный дон Педро Педрович, как следует закрепить достигнутое. Когда раздавал, каждому, конечно, досталось по-разному. Больше всего, полулысому националисту из Службы Безопасности, он здесь был самым вредным. С него начал, а на втором круге вообще вычеркнул из списка. Потом обработал начальника охраны. Уж очень шустрым тот оказался, успел выхватить ножи. Но больше ничего сделать не успел. Остальных обрабатывал вполсилы: чтобы не сокрушить, но ввести в ступор. И чтобы не возникали. А главного жреца Максим так и не тронул, оба раза обошел. Понимал, что тот здесь самый, самый и его надо нейтрализовать в первую очередь. Но не смог ударить старика. Да еще ногой. Чего уж тут?.. Не смог, и все, воспитание сказалось. А против воспитания, как и против ген, не попрешь.

Дон Педро Педрович, конечно, придрался бы: и поворачивался Максим медленно, и ногами дрыгал не так, красота движений и ритм постоянно нарушались, были недостаточно пластичны и недостаточно гармоничны… Но Педро Педрович был далеко, а для местного населения все это выглядело очень впечатляюще. И ни слова критики: ни от кикивардов, ни от гномов. Когда Максим закончил «Карусель», ударная группа воинственных кикивардов была приведена в нужное моральное и физическое состояние. Служба Безопасности, в лице полулысого националиста, получила пяткой в правый глаз и, что Максим счел особенно важным, лишилась еще двух зубов. Теперь она выглядела именно так, как и должна была выглядеть. Бруздил, как уже было сказано, успел выхватить оба ножа, поэтому сразу схватил в нос и, тут же, в солнечное сплетение. Начальник охраны выронил острые ножи, согнулся «в три погибели» и, несмотря на репутацию, отчаянного рубаки, никакой опасности более не представлял. А Хронирос, хозяйственник и коммерсант, просто схлопотал, как следует, по мордасам, чтобы понял, как следует себя вести. Этот получил, сразу понял, и застыл. Только что руки к верху не поднял. А что он в это время думал – его дело. Думать не запретишь. Жрецам Максим тоже врезал. Это ведь такая публика, не знаешь, чего от них ждать. Мужики крепкие, по всему видно, идейные, и ножи на поясах носили не для парада. А пожилого жреца, как уже было сказано, Максим тронуть не смог. Что касается мастера кулинарного цеха, тот просто не вписался в круг, очерченный «Каруселью». Максима это не беспокоило. Он надеялся, что на работника пищеблока, человека самой приятной и самой мирной профессии, все произошедшее подействует морально и возникать он не станет.

Бригсен был потрясен. Такого он себе представить не мог. Потрясение свое, а также восхищение ошеломительными действиями Максима, он выразил, со всей возможной юниору эмоциональностью:

– Так это же… е-мое!.. – заявил Бригсен. Подумал и добавил: – Ну, ни хрена! Зашибиться можно!.. – И заключил практичным: – Такое на стадион надо тащить! Народ будет балдеть. Реально… – Изложив таким образом переполнявший его восторг, юниор застыл, и не сводил восхищенного взгляда с Максима.

Гарнет, который тоже восхитился тем, как Максим расправился с кикивардами, довольно ухмыльнулся, но о восхищении своем сообщать не стал. Даже высказал претензию: