Наедине с собой

как в больнице, «Туркменскую искру» представляю я). Единственный пункт совещания – что

делать с оппозицией? Которая, по словам Сапармурата Атаевича, обнаглела до того, что не только

провела несколько митингов, но и пробилась со своими идеями на страницы печатных изданий, руководство которых не проявило (в этой части больше всех досталось «Агитатору

Туркменистана»).

Первый секретарь настаивал, чтобы в газетах и журналах фамилии оппозиционеров не появлялись

ни под каким соусом. Присутствующие молча кивали головами. Мне же позиция С. Ниязова

казалась совершенно неправильной, особенно в духе курса Горбачева на гласность. Я об этом и

заявил вслух.

Хозяин кабинета словно не слышит. И продолжает курс на «не пущать».

Я смягчаю свою позицию и говорю:

– Давайте, в таком случае, давать две точки зрения. Под любой статьей оппозиционной

направленности публиковать компетентное мнение ученого, партийного работника.

И на эту реплику со стороны первого секретаря – ноль эмоций. Совещание, вернее его монолог, продолжается. В самом конце С. Ниязов обращается к сидящим:

– Вопросы есть?

– Есть! – снова не сдерживаюсь я. – Сапармурат Атаевич, Но ведь, если мы будем загонять

болезнь внутрь, от этого она не исчезнет. И аукнется еще как!

Первый остановил на мне долгий изучающий взгляд:

– Ну, если я не могу найти понимания по принципиальнейшим вопросам у своего главного

редактора, то не знаю, как нам дальше работать.

Все замерли. Но Ниязов повернулся и двинулся к двери. Торнадо не прорезался. Надолго ли

затишье?

1991 год

Теперь все мы, инородцы, – в одной лодке. Все разговоры начинаются и заканчиваются

информацией о том, есть ли куда ехать и когда срываться с места. Рассказывает заведующая

отделом информации «Туркменской искры» Александра Тычинская:

– Обмен нашла. Начала оформлять документы. Оставалось уже ничего. И вдруг следует отказ. На

вопрос, что произошло, туркменка простодушно объяснила: «Нам сказали, что скоро всех чужаков

из республики выдворят и их квартиры нам без всяких обменов достанутся». Представляете?!

Я представляю. Ведь, работая в газете, знаю не понаслышке о девятых валах слухов накануне

каждого мусульманского праздника: будут резать.

***

Летал в Тюмень на переговоры о возможном переезде в Россию. Чтобы не скучать, со своим

другом Рафигом Масимовым скооперировались. Ему по делам нужно было в Нижневартовск. И в

тот, и в другой город нужно лететь через Москву. Вот мы и договорились лететь вместе по такому

маршруту: Ашхабад – Москва – Нижневартовск – Тюмень – Москва – Ашхабад.

Январь. Нижневартовск. Гостиница. Мороз на улице – по 40 градусов. Утро. Любитель вставать

рано, Рафиг, пока я дрыхну, принял душ, побрился и отправился вниз за кипятком для

растворимого кофе. Возвращается. И огорошивает меня новостью:

– Вставай, будем деньги жечь!

– Какие деньги?

– Какие-какие, те, что у нас остались.

– По такому холоду у меня нет настроения для розыгрышей! – мы очень любим подначивать друг

друга с поводом и без, поэтому я воспринимаю бредовое предложение с олимпийским

спокойствием.

– Я не шучу!

Что-то в голосе товарища прозвучало такое, что встревожился.

– А в чем тогда дело?

– Да сейчас по радио передали: с сегодняшнего дня хождение крупных денежных купюр в стране

приостанавливается.

– Ладно заливать! – вздыхаю я с облегчением. – Придумал бы что-нибудь поумнее.

– Я то бы придумал, – невозмутимо отвечает друг. – Да вот правительство не могло.

Минут пять продолжается препирательство. Наконец Рафиг не выдерживает:

– Не веришь мне, спустись вниз, спроси у дежурной.

Однако меня на этом не проведешь: я хорошо знаю, что для пущей убедительности Рафигу не

составляло никакого труда заранее договориться с дежурной, дабы разыграть меня по полной.

Увы, все оказалось правдой! Именно в этот день премьер-министр Павлов сделал то, что сделал –

приостановил хождение крупных купюр.

И вот сидим мы в гостинице за тысячи километров от дома и пересчитываем имеющуюся

наличность. А она, как водится, исключительно в стольниках и двухсотках. Ведь по привычке

тратишь сначала помельче, потом – покрупнее, оставляя на «закуску» самые крупные. Так просто

удобно в командировке.

Спускаемся вниз. За номер ставшими в одночасье не деньгами, а разноцветными бумажками у

нас… не берут. Ну и а идиотскую ситуацию попали тысячи таких, как мы, по всей стране

благодаря родному правительству. Ведь теперь ни билетов не купить, ни поесть. Вообще ничего.

Вместо того чтобы заканчивать дела, идем в горисполком. Пробиваемся на прием к зампреду.

Объясняем. Он говорит, что сам сделать ничего не может, но в местной сберкассе сидит человек, в обязанности которого как раз и входит решать подобные проблемы. Идем туда. Там, естественно, очередь: не одни мы в командировке. Становимся в хвост. Ждем. Потом решаем: я

буду стоять до победного, а Рафиг все-таки отправится по делам. Чуть так не сделали. Хорошо

услышали мужики, стоящие впереди и сказали, что поменять деньги могут только лично каждому, дабы не было злоупотреблений. Не слабо, да? Злоупотребление собственными средствами – это

что-то новое даже для перестройки.

Наконец добрались до заветной цели. У нас строго проверяют командировочное удостоверение, узнают цену билетов до Тюмени, оттуда в Москву и в Ашхабад, накидывают пару червонцев на

гостиницу и столько же – на еду и, наконец, меняют. Причем вышеозначенную сумму вписывают

в… паспорт в графу «Особые отметки». На вопрос «А это еще зачем, ведь законом подобные

записи не предусмотрены (да и кто мог такой идиотизм предусмотреть?)» нам объяснили: