Наедине с совестью

– Не обманывай меня, Степа. Ты уже какую ночь в бред впадаешь и кричишь. Так и детей перепугать можно. Нынче опять с Гришкой Федько спорил. Плохо это. Здоровому человеку мертвецы не снятся каждую ночь. Сходи к врачу, Степа, посоветуйся с ним.

– Я вполне здоров, чего ты беспокоишься?

– Неправда! Раньше ты не бредил, спал спокойно. Нервы шалят у тебя. Вот вчера во сне ты с Мишей Молчковым разговаривал, прощения просил у него. А говоришь "здоровый". Сходи в медпункт, а то сама отведу. Боюсь я чего-то.

– Ладно, схожу. Иди, спи.

Хотя Степан и пообещал жене пойти на прием к врачу, но не сдержал своего слова. Зачем? Он знал, что с нервами у него не в порядке, но чем ему поможет врач? Сейчас бы уехать в село, отдохнуть недельку-две, позагорать на берегу Донца, порыбачить. Словом, переменить обстановку. Это было бы куда лучше всяких рецептов и глотания таблеток. Но как это сделать? Купить билет на поезд и уехать? Так нельзя. На это нужно разрешение начальника шахты. А тот не сможет сейчас дать ему отпуск: бригада снизила темпы работы. С тех пор, как Ковальчука освободили от обязанностей бригадира, а Миша Молчков выбыл из ее рядов, она сразу же оказалась позади других. В прошлом месяце переходящее знамя потеряли, планы систематически не выполняются. Бригаде явно не хватает вожака. А впрочем, почему бы не попытать счастья? Ведь он теперь рядовой член бригады. Нужно только написать заявление и хорошо попросить начальника шахты.

С утра Степан работал в забое. В четыре часа дня бригада сменилась и поднялась на-гора. Дневная норма кое-как была выполнена. Степан быстро помылся в душевой, аккуратно оделся и направился к начальнику. Тот уже собирался уходить, но, увидев в дверях шахтера, остановился.

– Что скажешь, Степан Романович?
– весело спросил он Ковальчука, пожимая ему руку.
– Похудел ты, брат. Уж не болен ли?

– Болен, товарищ начальник, - признался Степан.
– Нервы здорово шалить начали, чувствую какое-то недомогание. Водку давно забросил, забыл, чем она и пахнет, а здоровье все же не улучшается. Сплю плохо. Во сне кричу, разговариваю. Жена сильно беспокоится: детей перепугать могу. Словом, дела не важные.

– Это плохо, - покачал головой начальник.
– Видать, лечиться нужно. А вот то, что ты трезвенником стал, - это хорошо, давно бы поступить так стоило. Я до сих пор жалею Мишу Молчкова. Какой парень, какой шахтер! И все-таки искалечил себе жизнь. А что его привело к этому? Водка! Не пей он ее - не было бы и беды. Так ведь?

– Так, товарищ начальник.

– Ну, а теперь говори, с чем пришел?

Ковальчук подал заявление.

– Все ясно, Степан Романович, - проговорил начальник шахты, читая кривые строчки заявления.
– Рад бы тебе помочь, но сейчас не могу. Ты знаешь, какие дела у вас в бригаде?

– Знаю! Вся душа изболела. Ребята ослабили дисциплину. Шапочка хороший шахтер, но нет у него бригадирского опыта. Будем ему помогать. Парень он очень честный, трудолюбивый, руководить, конечно, научится, но не сразу.

– Все это верно, - согласился начальник, надевая серую кепку. Бригадирами сразу люди не родятся. Семен Шапочка, безусловно, когда-то будет отличным бригадиром, но нам сегодня требуется такой бригадир, ты понимаешь меня. Стране нужен уголь. И мы должны его дать. Пусть Шапочка еще год-два поработает звеньевым, он молод. Одним словом, я вот к чему речь клоню... За прошлый трагический случай мы тебя наказали, сняли с бригадиров. Не приятно нам было, сам понимаешь: безответственность, пьянка, убийство. Много разных разговоров было. Все это в прошлом. За десять месяцев ты заметно исправился, факт!.. Это нас радует. И мы вместе с секретарем парткома и председателем профкома решили восстановить тебя в бывшей должности. Принимай, Степан Романович, бригаду и исправляй дело. Месяца через два дадим тебе не только отпуск, но и путевку в санаторий. Договорились?

Степан опустил голову.

– Я не возражаю, товарищ начальник, - сказал он, беря обратно заявление.
– Но как посмотрит на это Шапочка? Ему обидно будет...

– Не будет!
– заверил его начальник.
– Шапочка уже дважды приходил ко мне с просьбой вернуть тебя в бригадиры. Завтра я собирался вызвать вас обоих по этому вопросу. Бригаду нужно поднять и восстановить ей былую славу. Конечно, придется крепко помозолить руки. Думаю, скоро снова будем вам аплодировать. Так и передай горнякам. На место Молчкова сам подбери хорошего паренька. Вот и все у меня. Завтра с утра принимай бригаду и спускайся в забой. Я как-нибудь побываю у вас.

– Понятно, товарищ начальник. До свидания.

Дня через три после этого разговора, придя с работы домой, Ковальчук увидел в комнате незнакомого паренька, с маленьким чемоданчиком в руке. Он был приятный на вид, круглолицый, с темно-русыми волосами, выше среднего роста, застенчивый и молчаливый. Юноша несмело представился и вручил Степану письмо от Миши Молчкова. Ковальчук долго и внимательно читал письмо друга, по несколько раз возвращаясь к отдельным словам и фразам. Михаил коротко сообщал о своей жизни в лагере и убедительно просил его помочь подателю этого письма, Алеше Волчкову, устроиться на работу. Бережно сложив письмо квадратиком, Ковальчук положил его в нагрудный карман и посмотрел на парня:

– Сейчас пообедаем. Алеша. Раздевайся и садись, будь как дома. Борщем-то вас не часто кормили. Из лагеря-то давно?

– Уже полмесяца, - ответил Волчков.
– Два года на казенных харчах прожил.

– Такой молодой - и два года!?
– удивился Степан.

– Потому и угодил в лагерь, - задумчиво пояснил паренек, вешая на крючок стеганный ватник.
– Колхозные корма спалили мы. Неумышленно, конечно. По молодости и озорству получилось. В ночном лошадей пасли. Человек шесть ребят было и я, за старшего. Расположились у стогов на ночевку. Раздурились шибко. Кто-то из ребят закурил, а потом неосторожно бросил окурок. Сено очень сухое было и сразу запылало. Все сгорело. Вот мне, как старшему, тогда и дали два года. Теперь не хочу в колхоз возвращаться: смеяться будут. Да и нет у меня никого там. Родители мои умерли.

– Смеяться над тобой никто не будет. Но ничего, найдем и здесь тебе работу, - доедая борщ, проговорил Ковальчук.
– А Миша-то как чувствует себя?

– Не плохо. Его заключенные любят. Только уж очень он скучает. Я у него работал в бригаде последнее время. Дело он знает и к людям хорошо относится. Правда, выседки много ему дали: десять лет! Голова поседеет, пока пройдут они.

Степан тяжело вздохнул.

– Ну, а ты в шахтеры пойдешь? Специальность тяжелая, но благородная. Миша ничего тебе не рассказывал?

– Рассказывал. Часто вспоминал донбасских горняков. Об угле много говорил, черным золотом называл его. Я согласен идти на шахту. Силенка у меня окрепла. Целый год в лагере лесорубом работал. Это тоже нелегкое дело, но я справлялся.

– Завтра поговорю с начальником и постараюсь взять тебя в свою бригаду, - сказал ему Ковальчук.
– Сначала учеником поработаешь, а потом и в забойщики переведем. Жить пока у меня будешь. Найдем квартиру переселишься. Устраивает тебя это?

– Спасибо, устраивает.

*

Лагерь заключенных размещался на огромной лесной поляне, обнесенный высоким рыжим забором. По углам бревенчатых стен громоздились сторожевые вышки; внутри двора, вдоль западной стороны забора торчали черные крыши бараков, мастерских, столовой, бани и клуба. Лагерь напоминал небольшой поселок.

Рядом - второй двор, в широкие ворота которого входила железнодорожная ветка. Много раз в день сюда пригоняли порожняк, а отсюда увозили груженые лесоматериалами платформы. По сторонам ветки возвышались пахучие штабеля плах и теса, бросались в глаза разобранные срубы передвижных домиков, вороха сосновых обрезков. Заключенные работали в три смены. Днем и ночью во дворе стучали топоры, звенело железо, завывали электропилы.