Накануне

– Я дал телеграмму, чтоб к поезду выехал состоящий при мне поручик Преображенского полка Тарасов с автомобилем. Он должен ждать на перроне.

Подошел к окну и тотчас откинулся назад.

– В чем дело? Вокзал полон рабочих.

Вагон стал. За дверью - сердитый голос проводника.

Гучков побледнел.

– Неужели за это время... произошло что-нибудь? Быть не может... дали бы знать в Псков... Или на поезд телеграммой...

Проводник приоткрыл дверь. Трое рабочих в железнодорожных фуражках.

– Гражданин Гучков? Мы от имени рабочих железнодорожных мастерских. За отречением к царю ездили? Так рабочие, по общему желанию, предлагают выступить у нас в депо.

От сердца отлегло. Сказать речь на митинге? Только и всего? Теперь же приступить к исполнению будущих своих министерских обязанностей? Новое правительство будет управлять, опираясь на народ, на массы. Демократия. Для такого управления надо говорить. Много говорить.

Он поспешил пожать руки железнодорожникам и сказал многозначительно несколько слов, как бы пробуя голос: о суверенном народе, о том, что он сердечно рад поделиться впечатлениями от исторической этой поездки именно с железнодорожниками, чьей самоотверженной стачкой в незабываемые дни пятого года положено было, можно сказать, начало славной борьбе, завершившейся ныне победой народа, которая...

– Правильно, - перебил старший из трех, с насмешливыми и острыми глазами.
– Без пятого года не бывать бы и нынешнему. Пойдем, однако, неудобно товарищей заставлять дожидаться.

Гучков, соблюдая достоинство, медленно стал надевать шубу. На Шульгина никто не обращал внимания. Он поднял барашковый высокий воротник своего пальто до самых глаз и вышел сторонкой.

У подножки вагонной площадки дожидался человек в странной одежде: папаха без кокарды, штаны и куртка желтой кожи, боевые ремни через плечи, огромный красный бант на груди, тяжелый кольт на поясе. Он остановил Шульгина и зашептал:

– Я поручик Тарасов. Предупредите господина министра: железнодорожники - неспроста. Их замутили. В мастерских - большевистский оратор, а мастерские вообще на самом красном счету... Пусть будет особенно осторожен. Можно ждать даже эксцессов.

– Эксцессов?
– Шульгин вздрогнул.
– Постойте... У него подлинник отречения... Если что-нибудь случится...

Он поднялся в тамбур. Гучков уже выходил, Шульгин задержал его. Трое провожатых глянули подозрительно.

– На одну минуту.

Он толкнул ближайшую дверь, увлекая Гучкова. За дверью оказалась уборная. А, все равно!

– Давайте акт, скорее. Ваш поручик предупредил: могут отобрать. Скорее. Некогда объясняться: через минуту, может быть, будет поздно.

Из кармана в карман. Трое рабочих дожидались рядом, на площадке вагона. С платформы чей-то голос крикнул нетерпеливо:

– Что вы там?

Один из трех подмигнул в раскрытую вагонную дверь и шепнул громким шепотом, приложив руку щитком ко рту:

– В уборной.

Он рассчитывал явно на смех. Но не засмеялся никто, хотя слова дошли четко. Толпа густела с минуты на минуту.

Расступились, пропуская Гучкова с его провожатыми, и хлынули следом. Проводник, высясь над головами в галунном своем одеянии, ворчал громко и по-домашнему.

Тарасов снова придвинулся к Шульгину, кивнувшему в знак, что дело сделано. Он спросил довольно фамильярно:

– Вы как... здесь дожидаться будете или пойдете... Что вы так на меня смотрите?

– Удивляюсь... маскараду, - брезгливо почти сказал Шульгин. Преображенец, офицер гвардии - и в таком, извиняюсь, бандитском обличье.

Тарасов улыбнулся широко и нагло:

– В мундире гвардейского офицера, га-асподин Шульгин, и даже во фронтовом офицерском френче, по городу сейчас не очень-то погуляешь. Настоящая защитная форма - вот! Чем не "товарищ"? А я обязан доставить Александра Ивановича на совещание к его высочеству Михаилу Александровичу в целости.

Приподняв издали еще красную фуражку, подошел начальник станции.

– Господин Шульгин? Не откажите к телефону. Из министерства путей сообщения: комиссар Бубликов.

В конторе начальника станции стоявший у аппарата и слушавший инженер-путеец, в форме, передал трубку Шульгину.

– Василий Витальевич? Бубликов говорит. Сейчас передаю трубку Милюкову, Павлу Николаевичу, он здесь. От себя скажу только: у аппарата, у вас там, стоит инженер, наш. Я его специально просил. Ему можно доверить все. Все, вы понимаете, о чем речь... Уступаю слово Павлу Николаевичу.

Голос Милюкова, хриплый до неузнаваемости, сорванный, зашептал шипучим тенором в ухо. Даже жутко стало.

– Вы слушаете? Где Гучков?

Шульгин оглянулся. Начальник станции предусмотрительно вышел, в конторе никого, кроме "доверенного" инженера. Он ответил:

– Гучков на митинге железнодорожников.

Телефон прохрипел:

– Предупредите немедленно: ни слова о Михаиле. Всякое упоминание о монархии вызывает бурю. Даже мне сегодня в Таврическом не дали говорить. Придется переждать, пока все войдет в берега. Керенский ручается. Он лично выступает сегодня во всех наиболее опасных пунктах и в Совете, само собой. Подробности лично. Торопитесь. Предупредите и приезжайте. На Миллионной, 12. Тарасов знает.

Шульгин положил трубку. "Переждать?" Значит, Михаил не вступит сейчас на престол? Но значит, тогда... никто не вступит... Сорвано? И кем?.. Ими, опять!.. Пресловутой "массой", рабочим отребьем и смердящей солдатней... Народ! Живое, вязкое человечье повидло... Пулеметов... Если бы можно было пулеметов... В кровавое крошево обратить...

Инженер дожидался, чуть отступя, не сводя с Шульгина почтительных и преданных глаз. Шульгин пришел в себя. Только жилки на висках, у редких зализанных волос, бились еще удушьем. Он достал из бокового кармана заветный пакет.

– Отвезите комиссару Бубликову, пожалуйста. Вы ручаетесь, что... дойдет в целости? Ни одна живая душа не должна знать. Храни вас бог. И... прикажите кому-нибудь отвести меня в железнодорожные мастерские. Словом, туда, где Гучков.

Глава 57

Провозглашение императора Михаила

Цех, перекрытый стеклянной выгнутой, железным переплетом связанной крышей, показался Шульгину, никогда до тех пор не бывавшему в мастерских и вообще на заводах, таким высоким и огромным, что карликами повиделись в его беспредельности и сам он, Шульгин, и рабочие, сплошной - не пробиться!
– толпой заполнявшие здание. В далекой глуби, высоко, под каким-то железным, тоже огромным, непонятным и страшным сооружением, с гигантским свисавшим с него выгнутым, как вопросительной знак, крюком, высился помост. На помосте - стол, люди, Гучков - на краю в распахнутой шубе, без шапки.