Нарисуй узоры болью...

То самое бесконечное доверие, которое до этого сияло в их глазах, вдруг погасло, превратившись в пустоту, в оттенок даже пустоты, который невозможно было ограничить жизнью.

Она хотела просто свалиться и потерять сознание.

Но собственная физиология не позволяла ничего такого сделать, ведь она теперь должна была править.

“Долой Тибидохс”.

– Правила “Тибидохса” будут изменены, - наконец-то подала голос она. – Это будут игры на… Не на выживание. Никого не будут убивать.

Неимоверных усилий ей стоило то, что она сейчас стояла перед народом и говорила слова, которые должна была сказать.

Ей так плохо.

Она очень сильно желала сейчас сказать им, что каждый присутствующий здесь умрёт, желает он того или нет.

Она так хотела продемонстрировать людям, что на самом деле может, на что способно волшебство, но всё это казалось настолько трудным, что Таня даже не собиралась сейчас подавать голос.

Ей было больно.

Рыжеволосая дёрнулась, собираясь уходить, но всё же вынудила себя заговорить:

– “Тибидохс” забрал много жизней. Но у него ведь была и светлая эра, эра, когда никого не убивали.

В той эре погибла Чума, но Таня не спешила говорить это. Она пыталась заставить себя убедить их в собственных добрых намерениях.

Иначе было просто нельзя – Таня прекрасно знала, что не имеет никакого права поступить по-другому.

Она так устала.

Она так сильно хотела сейчас уснуть, но знала, что никто не оставит ей подобной возможности, сколько бы она не желала этого.

– Мы вернёмся к старым правилам. И никто не будет страдать, - прошептала она. – Расходитесь… Мы будем отстраиваться.

Мы.

Она хотела умереть, а не бороться с теми, кто мог бы ей помешать – но, тем не менее, вынуждена была с гордо поднятой головой вернуться в обгоревшую комнату.

Вновь колотили в двери придворные, и на сей раз Гроттер открыла им, требуя, чтобы принесли чистую одежду.

Королева.

Она не хотела этого звания и чувствовала, что безумие совсем скоро сорвётся с цепи. Ей надо был кто-то, кто мог бы её контролировать.

Ещё не поздно было лечить душевные раны в чужих руках, но, тем не менее, у неё не было ни единого человека, которому Таня могла бы доверять хотя бы немного больше, чем остальным.

Короткое “будет сделано” вызвало у неё раздражение, и девушка просто спокойно кивнула, закрывая дверь.

Некромаг… Пора его хоронить.

Таня просто опустилась на колени рядом с Бейбарсовым, понимая, что дотащить его до того, что осталось от кровати, она просто не сможет.

Рыжеволосая не умела петь за упокой или за здравие – всё, что было в её силах, это разве что просто молча перебирать чёрные волосы Глеба.

А вдруг он действительно пытался её спасти? Вот так, странно, вроде бы шагая на поводу у Чумы, но…

“Чума мертва. Я её убил”.

Слова эхом отражались в её голове, а Глеб шёпотом в мыслях обещал, что не оставит её. Но… Но оставил же – и плевать, что она сама виновата в его смерти.

Или не смерти.

Сердце всё ещё билось. Огромная рана на груди не стремилась заживать, и Бейбарсов не подавал признаков жизненной активности.

Кровь не успокаивалась.

В голову назойливо стучалась безумная, глупая песня, которую Таня прежде никогда не слышала – и, тихо напевая её, она так и сидела, глядя пустоту и чувствуя, что если сегодня не умрёт, то уничтожит всех.

У неё не осталось никого, кто мог бы вовремя схватить её за руку и заставить задержаться.

========== Боль пятьдесят четвёртая. Имя ==========

Она пела, словно сумасшедшая, и тихая мелодия сплеталась в невероятные цветы, которые окружали Таню своими невидимыми лепестками. Она не видела больше ничего, кроме пустоты впереди, но так было бы намного легче, чем просто пытаться отыскать в реальности хоть какой-то смысл.

Бейбарсов не шевелился.

Он был мёртв, следовало запомнить это, но Таня всё равно ждала его холодный, надменный взгляд, весёлую и издевательскую в тот же момент улыбку, какую-то колкую фразу, которая заставила бы её прийти в себя.

Этого не было.

Таня вновь попыталась запеть. Мелодия не изменилась ни на мгновение, но, тем не менее, слова были другими.

Она пела.

Тихо.

Слуги пришли и ушли, а двери захлопнулись за ними на все замки, которые только могла придумать Таня.

Гроттер чувствовала, что силы покидают её, но продолжала петь.

– А ты знаешь её настоящее имя?

Голос был мужской, но Гроттер сквозь песню не понимала, чей именно. Она замолчала, но, тем не менее, не хотела больше ничего говорить.

Тане так хотелось просто сесть и плакать, плакать, плакать, вот только вся жизнь стремительно шла под откос, не оставляя времени для слёз. Её мысли сплетались в песню, которую она собиралась спеть.

Теперь не оставалось ничего, что могло бы заставить её замолчать, и Гроттер вновь хотела было запеть, но сдержалась.

– Чьё имя?

– Чумы, - мужской голос звучал хрипло, но достаточно бодро, а когда Гроттер попыталась понять, откуда он доносился, то внезапно осознала, что голос был потрясающе знакомым. Очень знакомым.

Она опустила глаза и столкнулась с ним взглядом.

Некромаг немного приподнялся на локтях, грустно усмехаясь и глядя в её вечно зелёные глаза.

– Её тоже звали Татьяной, - закашлявшись, прохрипел он. – Она потому тебя и выбрала, говорила, что это её… судьба.

Глеб вновь закашлялся и рухнул на пол, больно ударившись затылком о паркет, но вновь попытался подняться.

Он выглядел весьма слабым, но, тем не менее, живым – Гроттер сама не понимала, откуда у неё появилось столько боли и ненависти, если всего лишь несколько минут назад она действительно желала, чтобы Бейбарсов вернулся к жизни. Но теперь она мечтала о мести, и это разъедало её.

Впрочем, может быть, она собиралась мстить не Глебу.

Ужасная толпа под окнами взывала к страху, и Таня понимала, что не желает больше никогда оказаться с нею один на один. Не желает, и точка – теперь вряд ли кто-нибудь смог бы переубедить её в обратном.

– Всё-таки живой, - с оттенком досады прошептала Таня, делая вид, что она слишком расстроена из-за этого.

– Некромаги так просто не умирают.

Да, он рассказывал ей об этом, но, увидев страшную рану, практически дыру, зияющую в груди, Таня поверила почти…