Нарисуй узоры болью...
Шрифт:
Они все до единого молчали – Гроттер чувствовала взгляды на себе и видела окружающих сама, водя глазами туда-сюда и пытаясь разобрать, кто именно может быть самым страшным соперником.
– Представьтесь, - суровый голос местного судьи заставил рыжеволосую. – Все по очереди должны назвать свои имя, фамилию и то, что они ещё должны сообщить о себе.
Таня отчаянно надеялась, что начнут не с неё – но странная стрелка крутилась на невероятном циферблате; она не хотела получать номер один, но…
– Представьтесь, - страшная стрела указала именно на неё. – Представьтесь,
– Татьяна Гроттер, двадцать лет, - выдохнула девушка. – Провидица. Номер… один.
Всё-таки первая – никто из номеров один никогда не выигрывал, и рыжеволосая даже не хотела ничего слышать о том, чтобы быть этим самым первым номером; ей стало невероятно страшно, и девушка опасалась даже сделать шаг в сторону портала, чтобы часом не случилось чего-то особо опасного.
– Иван Валялкин, двадцать лет, - прошептал Ванька. – Ветеринар. Номер второй.
Гроттер скривилась. Второй – и он не мог стать немного дальше? Таня чувствовала – добром всё это точно не закончится; знала, чувствовала, но ничего поделать не могла, не могла заставить Ивана хотя бы на несколько метров от неё отойти.
– Баб-Ягун, - продолжил третий – какой-то светловолосый лопоухий парень, который, кажется, вообще-то был весёлым и позитивным – но сегодня едва-едва дышал и мечтал провалиться, пожалуй, под землю. – Двадцать один год. Спортивный комментатор. Номер третий
Таня долго пыталась понять, где она слышала этот голос – достаточно долго, пока не пришло осознание, что это парень комментировал “Тибидохс” вот уж несколько лет подряд. Гроттер помнила, как он весело рассказывал о том, кто принимает участие и кто уже погиб – короткую сводку игроков подавали на центральном телевидении для тех, кто поставил ставки, ну, и для родственников, конечно же.
У самой рыжеволосой никого не было – её родители погибли достаточно давно, в какой-то очередной битве, коими был испещрён сей жуткий мир. Таня даже не пыталась думать о том, как бы они счастливо жили вместе – её это почему-то в данный момент практически не интересовало.
Девушка не хотела идти на игры, вот только выбора ей никто не предоставил – и она прекрасно помнила, с какой же радостью рассказывал Ягун о том, сколько смертей лежит на душе у победителя – молоденькой девчушки, чудом выбравшейся из ужаса.
Девчушки, которая повесилась через несколько дней, не выдержав подобного груза.
Таня знала – был бы у неё шанс, она никогда бы не стала умирать просто так. Она, вырвав победу зубами – да всем, чем придётся, - обязательно сохранила бы собственную жизнь. Обязательно. Если переживаешь такой кошмар, нет никакого смысла продлевать его.
– Екатерина Лоткова, двадцать лет, врач, номер четыре, - выпалила какая-то хорошенькая блондинка, заправляя выбившуюся прядь за ухо и одёргивая собственное достаточно коротковатое платье.
Она вообще показалась Гроттер предельно странной. В коротком платье, вопреки тому, что это не слишком-то и приветствуется здесь, какая-то слишком… Расфуфыренная, что ли? В любом случае, молодая провидица никак не могла подобрать более подходящее слово.
– Гробыня Склепова, - голос следующей девушки отчаянно
дрожал, - двадцать лет, телеведущая, номер пятый.Таня покосилась на девушку и вздохнула – она никогда её не видела, ведь если бы лицо незнакомки хотя бы мелькнуло – Гроттер бы обязательно запомнила. Такое сложно забыть – вроде бы и миловидная девушка, вот только почему-то слишком ярко накрашенная, с фиолетовыми волосами, вот только уже в брюках, в отличие от той же Екатерины.
Катя вызывала отчаянное отвращение – Таня помнила таких тихоней, она многих подобных знала, часто видела, как они умирают – она прекрасно понимала, что если к рыжей ведьме никто по собственному желанию не сунется, то к такой хорошенькой куколке – запросто; знала, как те пытаются вырваться, а после лишь тихонько попискивают непонятно по какой причине, словно пытаясь отвоевать собственное спасение.
Гроттер ненавидела, когда вели себя так, словно они слабые. Рыжеволосая вообще слабых ненавидела – в этом мире они были слишком недопустимыми. Да и вообще, что можно говорить о стране, в которой, собственно говоря, закон только один – принять участие в “Тибидохсе”, если к тебе пришло письмо.
Остальное если и существовало, то вот уж как несколько столетий, пожалуй, не выполнялось – об этом Гроттер тоже прекрасно знала, хотя и понимала, что сама с радостью увидела бы хоть какой-то закон.
Закон, что мог бы помочь ей или кому-то из людей, близких и дорогих девушке, спастись.
Она помнила, как впервые – право, совершенно случайно, - столкнулась в тёмной подворотне с группой сумасшедших; они, пожалуй, ослепли и не увидели то, каким ярким пламенем сияли волосы девушки.
Гроттер знала – она убивала уже однажды, правда, совершенно случайно, взрывом волшебства, но убивала же!
А значит, будет намного легче сейчас.
– Гуня Гломов, - протянул следующий. – Двадцать три года, силач, номер шестой.
На его лице не отбилось ни единой эмоции – складывалось такое впечатление, что парень и вовсе не переживает по тому поводу, что именно с ним произойдёт, словно его вообще ничего никогда не волновало.
Таких Гроттер тоже знала – обычно именно подобные ему люди, напившись, и поджидают в чёртовых подворотнях.
У Гуни на лице было написано, что он предельно глуп – Таня не смогла сдержаться, поэтому упорно рассматривала своих соперников, анализировала данные о них и пыталась понять, как именно с ними бороться. В этом и было преимущество первого – потому что его представление никто так и не успел услышать.
Гроттер отчаянно надеялась, что хотя бы чем-то ей удастся когда-либо воспользоваться во время игры, поэтому продолжала держать голову высоко и гордо поднятой, даже забывая о том, что можно придумать какую-либо тактику слабости.
Как любая провидица, Таня ложь просто ненавидела. Она даже не надеялась на то, что победит, но прекрасно знала, что уничтожит каждого, кто только встанет на её пути.
С Провидицами лучше не связываться вообще никогда.
– Номер седьмой, Сарданапал Черноморов, - седобородый мужчина умолк, словно совершенно не желая делиться собственными откровениями.