Нарисуй узоры болью...
Шрифт:
– Не тяни!
Голос Жанны был нетерпеливым – она переминалась с ноги на ногу, сминая прекрасные цветы и не задумываясь над тем, что делала.
Это у неё получалось само собой – уничтожение чего-либо, хорошего или плохого, входило в планы Аббатиковой ежесекундно.
– Так вот. По решению большинства смотрителей… а их только трое, кто-то мог назначаться лишним, двадцать первым игроком, - сообщил Бейбарсов. – Кто-то, кто находится на поле.
– Вы с Ленкой могли бы являться большинством без моего ведома? – уточнила Аббатикова и, дождавшись
Бейбарсов не ответил.
– В таком случае, поскольку игроков стало двадцать один, то, предположительно, выжить теперь могут уже трое…
Он молчал достаточно долго.
Аббатикова должна была поверить – это нельзя было назвать абсолютно правильным решением, то, что он сейчас говорил, но, тем не менее, прецедент действительно был.
– Операторы не считаются, равно как и остальные, - спокойно сообщил Бейбарсов. – Двадцать первый участник… Ты.
Жанна не успела ничего ответить – магический шар рванулся к её груди.
Как прекрасно, что Чума успела одобрить это даже в письменном виде – потому что так ей захотелось. Нет… потому что им так захотелось.
========== Боль двадцать восьмая. Отмщённый ==========
Ягун выглядел сейчас достаточно жалко, словно не понимал, что натворил. Его руки дрожали, и он склонился над мёртвой Екатериной, словно пытаясь её разбудить и наконец-то привести в себя.
– Ты мог её остановить, - голосом, из которого буквально лилось обвинение, промолвила Склепова.
– Я? – удивлённо переспросил Ягун. – На самом деле, она просто не подчинялась мне, сейчас уж точно нет…
Он даже не заметил, когда Склепова подошла к нему, а после заметил, что оружие у неё всё-таки было – нож блеснул в её руках, будто бы какая-то серебристая молния, едва ли не взорвался миллионом искр, а после рванулся к его горлу.
Ягун успел откатиться, но девушка толкнула его с силой, которая не должна быть свойственной хрупкой даме, и заставила его лежать на земле, на спине.
Она спокойно поставила ногу ему на грудь, словно сдерживая подобным образом, и едва заметно ухмыльнулась.
Только теперь Ягун окончательно мог понять, до какой степени сильно она была измучена и насколько тяжело пережила смерть своего возлюбленного.
Под разноцветными – наверное, от природы, а не от действия магии, - глазами залегли тёмные круги.
Вероятно, она долго плакала, даже при Горгоновой, не стесняясь собственных чувств. Да и ей было нечего стесняться – разве ж это не нормально, когда девушка так сильно переживает, когда убивают её жениха?
Нормально.
Ягун не мог просто так пояснить себе, что он тоже виноват в смерти Гуни, но прочёл это в её движениях.
Волосы, прежде разноцветные и постоянно меняющие свой оттенок, нынче оказались совершенно обычными.
Они русыми прядями спадали на её плечи.
Теперь Склепова казалась более чем естественной, совершенно нормальной девушкой, которая
не оставила в себе совершенно ничего эпатажного.Гробыня толкнула его ногой куда-то к границе – и Ягун даже не понял, когда это случилось, но теперь уже лежал на песке этой пустыни, в которой не было ни капельки воды.
Она мыслила хладнокровно, слишком долго продумывая собственную месть, поэтому взяла с собой флягу и вещи, а после наконец-то переступила ту самую страшную границу, которая отсекала её от зелёного леса.
– Осталось всего два или три дня, - прошипела наконец-то Склепова. – До финала. До моей победы. Я потребую его тело и с достоинством похороню Гуню! А ты мог предотвратить его смерть!
– Я не мог, - мотнул головой Ягун, пытаясь подняться на ноги, но, тем не менее, ему не позволили это сделать.
Там, за границей, лежала мёртвая Катя. Он не хотел добраться сейчас до неё, потому что боялся посмотреть в мёртвые, холодные глаза, которые, вероятно, напугали бы его куда сильнее, чем что-либо другое.
Теперь он пытался выжить, но сам не знал, что заставляет его хвататься за жизнь и чувствовать её.
Совсем рядом чувствовался кто-то ещё - может быть, тут вокруг были люди, шёл бой, но он теперь не видел зелёный лес.
Лоткова исчезла.
Там словно ничего вообще не было, сплошная пустота.
– Ты мог! – прошипела Склепова. – Гуня тебе доверял даже больше, чем твоей белобрысой дуре, а ты позволил ему умереть!
Она не походила больше на обезумевшую от горя. Даже изодранная в клочья одежда не позволяла думать о ней иначе, кроме как о королеве, и Ягун просто не мог игнорировать мысль, засевшую в его голове.
Он пропустил то мгновение, когда Склепова резко рванулась к нему и всадила в сердце нож.
Он не знал, как это получилось, но, тем не менее, теперь лежал с широко открытыми глазами и понимал, что ещё не умер.
Те следы от магии Медузии давали ему ещё совсем-совсем мало шансов на жизнь, но несколько секунд у него ещё осталось.
Совсем немного.
– Прости, - прошептал он, чувствуя, что на губах пузырится кровь, а после выдохнул то, что не должен был говорить. – А ты знаешь, что в последние минуты жизни на солнце смотришь без слёз?
Он понимал, что закашлялся, а после просто затих. Он ещё был жив, по крайней мере, ещё смотрел на солнце.
Он сам не понимал, почему так случилось, но, тем не менее, смотрел на прекрасное солнце.
Оное прожигало его насквозь и позволяло получить наслаждение от прикосновений мелких лучей.
Ягун не мог уже признаться Лотковой вслух, но, тем не менее, это было для него огромным облегчением – эта смерть. Надо было поблагодарить Склепову за то, что она совершила это.
Он ещё услышал какой-то совсем тихий шёпот, но больше не было совершенно ничего важного, что держало бы его на этой земле – просто ничего, умереть и отпустить собственное глупое сознание, которое больше не держало его и не позволяло задыхаться, толкало лишь куда-то вниз…