Нас называли ночными ведьмами

Сима Амосова была опытным, мужественным летчиком. Ее вместе с Никулиной сперва назначили в полк Пе-2, но потом Бершанская, которая хорошо знала обеих, выпросила их у Расковой. [250]

* * *

Магуба Сыртланова, отличный летчик из ГВФ, пришла в полк, когда у многих летчиц было на счету больше 200 боевых вылетов. Штурманом к ней назначили Полину Гельман. Внешне спокойная, Магуба в полете была дотошной, требуя от нее объяснения каждого шага. И всему удивлялась. При удачном бомбометании бурно радовалась, без конца спрашивая и смеясь:

–  Полина, неужели это мы взорвали склад? Смотри, как отлично получилось! Это же мы! Правда? А как горит!

На обстрел зениток она реагировала спокойно, и прожекторов совсем не боялась - смело шла напрямик через зону обстрела, только слегка отклоняясь от слишком уж назойливого снаряда. И самолет ее летел как заколдованный.

–  Полина, зачем они тратят силы? Все равно мы от них уйдем!

Когда над целью Полина, сбросив САБ, готовилась бомбить, Магуба предупреждала:

–  Полина, смотри, не промахнись!…

–  Не говори под руку…

И она искренно огорчалась, если после сброса бомб на земле не вспыхивал пожар. Полина ее успокаивала:

–  Понимаешь, Магуба, если весь полк летает на эту цель, то она все равно будет поражена. Кто-то другой попадет…

–  Но почему кто-то другой? Почему не мы?!
– горячилась Магуба.

–  Ну, не всегда же нам…

–  Полина, ты хорошо прицелилась?
– допытывалась она.
– Я же вела самолет точно по курсу!…

В полку никто так отчаянно не стремился сделать как можно больше вылетов, обогнав других, как Магуба Сыртланова. Она первая выруливала на старт, успевала обогнать остальных во время [251] полета, при заходе на посадку, при заправке своего самолета… И к концу войны почти догнала ветеранов полка - 782 боевых вылета. Сразу после Победы ей было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

В августе 1943 года, предчувствуя свое неминуемое поражение на Тамани, немцы сопротивлялись особенно упорно.

Командир эскадрильи Дина Никулина и штурман Леля Радчикова приближались к укрепленному району на «Голубой линии»… Дина убрала газ, приглушив мотор. Как только серия бомб перекрыла площадку, где были сосредоточены автомашины, сразу вспыхнули прожекторы и поймали самолет. Заработали зенитки. Огонь был плотным, никакие маневры не помогли… Пробита нижняя плоскость, разворочен правый борт кабины… На полном газу Дина уходила из зоны обстрела. Вдруг на мгновенье ее почти ослепило: с сухим треском рванул снаряд прямо перед мотором… Она вздрогнула от резкой боли - словно раскаленным штырем пронзило правую ногу, едкий запах бензина ударил в лицо: пробит бензобак!… Мелькнула мысль: «Сейчас добьют»…

Но прожекторы, один за другим, словно нехотя, переключились на другой По-2, подходивший к цели. Превозмогая боль, Дина вела свой израненный самолет к линии фронта… Но почему молчит штурман?!

–  Леля! Леля! Отзовись!

Обернувшись, она увидела Лелю, неподвижно сидящую с закрытыми глазами и запрокинутой назад головой. «Неужели убита?!» В этот момент прерывисто зафыркал мотор и - совсем заглох… Стало тихо.

Самолет шел со снижением. Внизу Дина увидела на земле перестрелку. Пролетев еще немного над лесом, стала искать место для посадки. Показалась дорога, по которой ехали две машины. Не долго думая, она приземлилась прямо на дорогу!

К самолету бежали люди… У Дины потемнело в глазах, силы готовы были покинуть ее… Вспомнился детдом, где она провела детство, военные игры в пионерлагере: «Раненые из игры выбывают!…»

Машина подвезла девушек прямо к полевому госпиталю. Леля была ранена в бедро, потеряла много крови. У Дины - сквозное ранение голени.

Прошло время - и обе вернулись в полк, снова летать… [252]

* * *

Пришел сентябрь. Мне двадцать один год.

В этот день льет дождь. Мокрые деревья, мокрые листья. Примятая трава. Ветер гонит темные тучи на юг. Рваные клочья, дождевые шлейфы почти цепляются за деревья.

За окном - подсолнух. Слегка качается на длинном стебле. Головка опущена и нервно подрагивает. Кажется, что подсолнух живой и кем-то обижен. Может быть, даже плачет.

На тоненькой вишне блестит намокшая кора. Вишня клонится к забору и перебирает слабыми веточками, как руками. Будто хватается за воздух - до забора не достать…

Я смотрю, как текут по оконному стеклу струйки воды. Ветер бросает капли в окно, и они дробно стучат, словно бегут наперегонки. И снова тихо.

Стукнулся о стекло большой черный жук. И он мокрый. Посидел на подоконнике, подвигал рогами и свалился. Куда-то в траву. От ветра. [253]

Грустно. Хочется всплакнуть. Просто так. Чуть-чуть. Потому что осень и беспомощно клонится к забору вишня…

Я прижимаюсь лбом к прохладному стеклу. Закрываю глаза. И думаю - ни о чем. Тоскливо-тоскливо на душе.

А дождь льет и льет. И дробно стучат в окно капли, стекая вниз прозрачными струйками. Кажется, что плачет вся природа.

И полетов, наверное, не будет…

* * *

Вспоминает Раиса Аронова:

«Когда в сентябре была прорвана "Голубая линия", двинулся вперед и наш полк. Мы прилетели в станицу Курчанскую, которая выглядела жалко: почти все дома разрушены, деревья либо сожжены, либо вырублены, кругом следы опустошения. Нас предупредили, чтобы мы были крайне осторожны и ходили только по указанным дорожкам: вся земля густо начинена минами. Саперы до нашего прилета сумели расчистить только часть площадки, предназначенной для аэродрома. Кругом пестрели деревянные дощечки с грозным предупреждением: "Заминировано!" Говорили, что в станице обнаружено много мин-сюрпризов и мин замедленного действия с часовым механизмом. "Голубая линия" продолжала огрызаться.

Для меня станица Курчанская памятна тем, что над ней в первый же свой боевой вылет в качестве летчика я попала в прожекторы. Этого момента я ждала с тревогой, зная о том, что летчик в лучах может потерять пространственную ориентацию.

Когда зловещий голубоватый луч осветил мой самолет, я по старой штурманской привычке попыталась было глянуть вниз, чтобы определить, в какую сторону уходить. Твердый голос Лиды Лошмановой призвал меня к порядку:

–  Рая, смотри только на приборы.

Я подавила в себе сомнение в силах молодого штурмана (Лида Лошманова начала летать сравнительно недавно), приказала себе: [254]

"Спокойно, не суетись!" и стала послушно выполнять ее команды. Подключились еще несколько прожекторов, начался обстрел. Мне стало ясно, что плавными, аккуратными разворотами не вырваться из огня. Убрала газ, дала левую ногу - резко, до отказа, ручку - вправо до борта, и мы со свистом понеслись к земле. Излюбленный прием Кати Пискаревой (моего прежнего летчика) помог мне: потеряв в одно мгновенье метров четыреста высоты, мы провалились в спасительную тьму…»