Наш человек на небе
Шрифт:
W = E · U
Ватт-часы суть ампер-часы на напряжение... «много нами быков перебито»... пара-ра-ра... на «холостом» проверить надо бы? Или сразу на разряд? 8,2·106 Дж — и как я это товарищу Берии буду докладывать? — ведь не поверит, ей-ей, не поверит ведь!..
Так думал Жданов... точнее, это Берия думал, что Жданов так думал. Потому что когда человек боится, что ему не поверят, он и выглядит так, что верить ему не хочется. А Лаврентий Палыч предпочитал в людей верить, — особенно в учёных, — потому и воздавалось ему по вере. Выходило, что на основе диатиевых кристаллов можно строить автономные малогабаритные источники энергии с уникальными, — по земным представлениям, — свойствами. Зарядил пачку таких батареек от термоядерной печи в Балашихе... а ведь
На японском острове Итуруп.
– Ну зачем нам этот Итуруп? — негромко вопросил Иосиф Родионович. — Незачем. Занять южный Сахалин, затем из Ванино через Тоёхару... Там и аэродромы развернуть можно, и вообще. А Итуруп — ну какой плацдарм из Итурупа? Никакой.
– До Сатурна нам пока не добраться... — отозвался Берия, но тут же прикусил язык: Апанасенко настолько зримо воплощал понятия «ответственность», «надёжность» и «фундаментальность», что рядом с генералом хотелось расслабиться. Просто по-человечески уже расслабиться, просто от усталости. С самого начала войны Лаврентию Палычу редко удавалось выкроить в сутки более четырёх-пяти часов на отдых. Иногда он ловил себя на том, что завидует летаргическому сну Вейдера... Берия тонко затрепетал ноздрями, втянул сырой воздух. С вершины вулкана тянуло серой. Лаврентий Палыч снял пенсне, встряхнул платок, с привычной аккуратностью провёл тряпицей — сперва по дужке, затем перешёл к стёклам.
Почему Сталин так уверен, что нащупал надёжный способ влияния на пришельцев? Кто знает, как будут развиваться отношения с союзниками в дальнейшем, когда спящий проснётся... Делать ставку на добросердечные отношения с Америкой или Англией — безумие: Запад повернётся против нас при первой же возможности. Но кто сказал, будто инопланетяне не поступят так же?..
Берия надел пенсне, поправил пальцем дужку. Сделал несколько шагов по склону вулкана. Несмотря на холод и влажность, снега здесь не было вовсе; под ногами скрипел и рвался непрочный дёрн.
– Поосторожней бы вы там с кострами, — сказал Берия, всматриваясь в палатки временного лагеря. Техники в водозащитных костюмах вытягивали к берегу «амбар», поперёк волны. — Взрывчатку всю доставили?
– Ну как всю? — ответил Апанасенко. — Утром ещё катер подойдёт. А так — да, минируем согласно графика.
– Люди знают? — Лаврентий Палыч кивнул на веселящихся мужиков
внизу. Кажется, люди собирались запекать на углях то ли форель, то ли кунджу — отсюда, конечно, не разглядеть.
– Здесь все добровольцы, — спокойно сказал генерал. — Вы не волнуйтесь, товарищ Петров. Базу и оборудование я взорву только в крайнем случае. Но наверняка.
– ...Но всегда наверняка!.. — донеслось задорное со стороны полигона.
– Видал?! — с живым энтузиазмом осведомился Лизюков. — Снайперы новые. Девчонки, видал? Из Ленинградского перебросили.
– Э! Первый раз вижу, чтоб в окружение пополнения перебрасывали.
– Во-первых, всяко бывает. Во-вторых, а ты сам-то, Ази?
– Я танкист, — с достоинством сообщил Асланов. — И я мужчина. Куда направили, туда и поехал.
– Ну и они так же. Хотя и девушки. А вот он — вообще марсианин. Хотя и мужик. Эй, марсианин! Ты ведь мужик?
– Да, — ответил Старкиллер после непродолжительного колебания. Разумеется, в мужественности своей он не сомневался. Он просто не был уверен, что подобный бессмысленный разговор следует поддерживать. С другой стороны, не ответишь — ничего не изменится. Земляне как перебрасывались беззлобными шутками, так и продолжат; они вообще предпочитали оставаться весёлыми и беззаботными, — даже здесь, на войне, — хотя истинному воину подобает вид сдержанный и пафосный. Почему он всё же ответил?..
Старкиллеру было скучно.
Старкиллеру до смерти
надоело блюсти сдержанный и пафосный вид, сторониться общего веселья, искать надменного уединения. Одиночество — статусная роскошь среди тех, кто не готов тебе его предоставить. Земляне же своего общества молодому ситху не навязывали — тем самым обесценивая его добровольную, тщательно взлелеянную обособленность. Запретный брюль сделался дёшев и тем безынтересен.Юноша проводил дни в тренировках и медитации — но ни физическое совершенство, ни власть над Силой не имели практического выхода. Он аккумулировал в себе страсть, — как в диатиевой энергоячейке, подключённой к корабельному реактору, — ибо Тёмная сторона питается страстью; но никто из окружающих не был способен даже понять сам факт наличия у Старкиллера подобного могущества, не то что осознать масштаб Одарённости. Его считали прекрасным бойцом, бесстрашным диверсантом, надёжным и эффективным инструментом давления — назойливого, насмешливого, неумолимого давления, которому ежечасно подвергались войска Державы Рейх...
Инструментом.
Место равного среди равных было доступно — но Старкиллер жаждал иного места: Одарённость — это право стоять выше других. Не повелевать, нет, как раз это вовсе не обязательно; всего лишь — право стоять выше. Если окружающие не признают за Одарённым такого права, то Сила превращается... в инструмент?..
«Всего лишь».
Даже клоны легче вписались в земную жизнь. Даже вечно хмельной Двуул. Даже зашуганная Гесура... а ведь она как будто всё время чего-то опасается — хотя чего бояться им, твилеккам?
Даже Юно, прекрасно осведомлённая о могуществе Старкиллера, предпочла ему дикаря с окраины Вселенной...
Он тут же пожалел о последней мысли. Кремлёвский падаван и сам обладал огромной Силой, — пусть и называл её иными словами, — но, как бы кощунственно это ни прозвучало, дело сейчас было не в Силе. Просто людей Державы СССР, несмотря на слабость их технологий, не следовало считать дикарями.
Дикарство — это не отсутствие каких-либо знаний и умений. Дикарство — это нежелание их добывать. А земляне тянулись к знаниям... как Половинкин потянулся к Юно — и тем самым невозбранно достиг желаемого. Иногда мы чего-то не получаем, потому что не пробуем. А кто пробует, у тех получается — именно потому, что другие не пробуют. Затаённую боль юноши несколько смягчал факт Одарённости кремлёвского падавана: проиграть другому ситху было не так обидно — и в бою, и в любви. Тем сильнее это поражение побуждало Старкиллера задуматься о том, верно ли он выстраивает отношения с миром.
Прежде... прежде выстраивать было нечего: окружающего мира почти не существовало — значение имела лишь воля Вейдера. Но теперь Учитель оставил ученика... и, вероятней всего, это тоже было частью обучения. Как тогда, в одном из ангаров недостроенного «Палача», когда безоружному Старкиллеру пришлось сражаться с парой опаснейших зверей...
– Да бегемот настоящий, — сказал Лизюков. Молодой ситх сморгнул, но, конечно же, танкист обращался не к нему. — Я под Вопью четыре попадания в башню словил — и ничего, видал? Но, сам понимаешь, Ази, «ворошиловых» мало. «Трофейный» батальон возьмёшь, скорей всего. Или даже полк, чай, не рассыпешься.
– Товарищ Катуков распределяет? — деловито поинтересовался Асланов. Старкиллер знал, что подполковник, отличившийся в боях за Киев, прибыл в белорусский лагерь совсем недавно. Владыка Сталин готовился вскрыть блокаду республики мощным ударом, — одновременно снаружи и изнутри, — и концентрировал под Мозырем свои отборные войска.
Захваченные техника и снаряжение шли на формирование «трофейных» частей; в распоряжение генерала Рокоссовского челноками и самолётами перебрасывались лучшие военные специалисты Державы СССР. Транспортники «Палача» легко справлялись с переброской Советских гусеничных танков, даже тяжёлых — но количество новых танков не бесконечно, и тоннаж «титанов» — тем более. В условиях окружения ставку сделали на захват ресурсов противника, и Старкиллер гордился своей ролью в процессе экспроприации.