Наша навсегда
Шрифт:
Я мотаю головой, думая, что сейчас точно не усну, какой тут может быть сон?
И… Засыпаю.
А во сне вижу летнюю площадку в детском саду.
Вечер, после ужина нас выводили гулять, и с улицы всех забирали родители.
Я сижу одна в песочнице, играю… И смотрю на ворота детского сада.
Всех других детей забрали, а меня еще нет.
Мама почему-то задерживается, и я начинаю волноваться.
Почему она не идет?
Что-то случилось?
Или она… забыла про меня?
А вдруг, она никогда больше не придет?
Но нет, такого же не может быть!
Она придет, обязательно придет!
Я все смотрю и смотрю на ворота детского сада, и жду маму.
А она не идет.
И я плачу, неожиданно очень отчетливо понимая, что она не придет.
Она
Одну.
В этом мире.
56
Потом, когда я буду пытаться вспоминать эти несколько дней, после известия о смерти мамы, то смогу охарактеризовать их одним словом: серое.
Все было серое. Небо, люди вокруг, мои эмоции.
То первое, острое, больное, схлынуло, и осталась лишь серость.
Тягучая и душноватая, она развеивалась лишь, когда мы оставались одни с Лисом и Лешкой.
Я не знаю, чем они занимались, когда отсутствовали, а отсутствовали они периодически, по очереди, никогда не оставляя меня одну, но вместе мы разговаривали, смотрели фильмы, обнимались.
Мои мужчины меня грели, старательно развеивая своим огнем жуткий серый мир.
И делая его теплым и мягко-цветным. Нашим.
Где-то за пределами его остался мой предполагаемый отец, Ирка, она, кстати, понятливо не домогалась до меня, когда узнала о случившемся. Принесла соболезнования, спросила, чем помочь, выразила настойчивое желание приехать, но, выяснив, что я не одна, и что помощи тут вагонище, просто отступила в сторону, предупредив, что все текущие наши вопросы с композитором и выходом новой совместной песни решит сама.
А я, вяло порадовавшись, что настоящих людей в моей жизни все же гораздо больше, чем тварей, вернулась к просмотру какого-то сериала, под бок к молчаливому горячему, как печка, Камню.
Он обнял меня, потерся подбородком о мою макушку, вздохнул… И на меня снизошло невероятное уютное спокойствие.
Лис где-то бегал по делам, он, оказывается, не просто так сюда приехал, а по поводу, да еще и дополнительные поводы нашлись, а Камень остался.
Я знала, что вечером они поменяются. Камень поедет решать вопросы Бешеного Лиса,
те, которые самому Бешеному Лису решать некогда или не по статусу, а Лис останется со мной. Будет смешить, пытаться готовить странные блюда, которым его научили африканские аборигены, тискать меня, целовать. И ни слова не скажет про то, что там, снаружи.Мне нужны были эти дни, серые, тягучие, с теплыми всплесками любви и заботы. Без разговоров, выяснений отношений, мыслей о будущем.
Безвременье.
Похороны я пережила спокойно.
То ли успокоилась уже настолько, что все воспринималось через призму этого спокойствия, то ли присутствие Лиса и Камня помогло. А, возможно, еще то, что я вообще никакого участия в организации не принимала.
И маму увидела уже в гробу, спокойную и даже красивую.
И чуть-чуть похожую на ту яркую улыбчивую девушку с видео.
Большой, который, оказывается, полностью взял на себя организацию, стоял рядом, хмуро смотрел то на меня и моих мужчин, находящихся ближе ко мне, чем он, то — с сожалением и легким флером ностальгии — на маму. Вспоминал, наверно. И, может, жалел, что не удалось увидеться. Поговорить.
А я…
Я смотрела и думала, что не обижаюсь на нее. Давно уже. Наверно, перестала ровно в тот момент, когда увидела ее на кровати, больную и полубезумную. Невозможно обижаться, таить зло, на человека, который не понимает, что делает и говорит.
Раньше, когда она понимала, когда осознанно пыталась причинить мне добро, провести единственно верным, по ее мнению, жизненным путем, я обижалась, да. Не понимала, злилась, пыталась объяснить, когда в этом еще был смысл. Пыталась найти в этой женщине, бесконечно далекой от меня, ту, что ласкала, кормила, укачивала, рассказывала сказки, водила в детский сад и на кружки. В школу, в первый класс. Заплетала в волосы огромные банты. Улыбалась.
Когда она прекратила мне улыбаться?
Задолго же до того, как я закончила школу, да?
Когда прекратила разговаривать?
Не в начальных ли еще классах?
Удивительно, сколько может забыть ребенок, если не хочет задерживать в памяти неприятные воспоминания… И как легко принимает новый, изменившийся мир вокруг. Я ведь не видела ничего ужасного в ее поведении. В поведении того, кого считала своим отцом…
А он же мне за все годы совместной жизни и пятисот слов в общей сложности не сказал!
И мне казалось, что это нормально!
Что все так живут!
Меня именно на маминых похоронах посетила мысль, что, возможно, у нее что-то было не в порядке с головой. Какое-то психическое заболевание, прогрессирующее с каждым годом все сильнее и сильнее… Не могла та девочка с видео, веселая и счастливая, мгновенно переродиться в такое… Не могла та женщина, что в детстве, пусть и совсем недолго, ласкавшая меня, рассказывавшая сказки, и любившая, черт возьми, любившая! Не могла она так резко стать такой равнодушной, злобной и непробиваемо-завистливой.
Когда похороны закончились, я не удержалась и поделилась этой мыслью с моими мужчинами.
Они переглянулись, а потом Лис аккуратно сказал:
— Ну… Надо было бы раньше, а теперь если эксгумировать только…
— Зачем? — удивилась я.
— Выяснить… — пожал он плечами, — если шизофрения, там, то это нарушения же в башке. Их может быть видно на вскрытии… Я не спец, но сейчас находят такие вещи, что охреневаешь…
— Хочешь, мы это выясним? — Камень сходу накрутил обороты.
— Нет! — с ужасом воскликнула я, — вы с ума сошли? Ее только-только похоронили!
— И что? — пожал плечами Камень, и лицо его в этот момент было потрясающе невозмутимым, — легче будет выкопать, земля еще не осела…
Лис глянул на бледную меня, затем толкнул Лешку плечом:
— Завали уже, каменная тупая башка, вообще ни капли эмпатии.
— Так ты сам предложил! — безмерно удивился Камень, а Лис лишь цыкнул с досадой.
— Все, закрыли тему. Малышка, — обнял он меня, — не волнуйся. Если что надо, мы все сделаем. И выясним. Потому что ты права. Это жесть какая-то… Хотя… — тут он вздохнул, — я видел полно народу, которые вот так менялись… И никто из них не был болен… Хотя… — тут он задумался, — наверно, их просто не проверяли! Да!