Наша светлость
Шрифт:
– Казнь состоялась, - тихо говорит доктор Макдаффин.
– Мне только интересно, кого казнили...
– под ногами Кормака скрипит снег.
– Если вы прикоснетесь к моей жене, - это Урфин, мне надо смотреть, чтобы понять, насколько он взбешен, - я вызову вас на дуэль. За оскорбление ее чести и достоинства. Вы ведь еще носите рыцарское звание? А когда откажетесь, объявлю трусом...
– Детские игры.
Но Кормак отступает. Его оружие - слова.
– Ваша Светлость утверждают, что эта женщина является Тиссой Дохерти?
Меня отпускают,
– У меня нет оснований не верить ее супругу. Его свидетельства достаточно для опознания. Но если вас это не устраивает, то моя жена готова сказать свое слово.
...извини, но...
...я понимаю.
– Тогда леди следует взглянуть поближе, - Кормак предельно любезен. И разве откажешь в этой просьбе? Нашу Светлость не стошнит. У нее хватит духу подойти к плахе, на которой стоит голова. И заглянуть в изуродованное болезнью, распухшее лицо.
Я смотрю долго, кажется, вечность.
И помню это лицо. Видела вчера. И позавчера...
– Это Тисса...
– Вы лжете, - констатирует факт Кормак. И я вскипаю. Но это холодная дикая злость, которая позволяет смотреть ему в глаза и улыбаться.
– На каком основании вы обвиняете меня во лжи? Мне просто интересно, насколько далеко зашла ваша болезнь, лорд-канцлер.
– Какая болезнь?
– Вы постоянно всех в чем-то подозреваете. Меня. Урфина. Лорда Хендриксона. Ваших же людей, которые сторожили Тиссу. Их было столько, что у меня до сих пор в глазах красно.
...от крови на снегу.
– Кому из них вы не верите? Всем? Вы хотя бы собственному отражению в зеркале доверяете? Или уже подозреваете и его?
...Иза, он тебя ненавидит.
Чтобы это понять, не нужно быть эмпатом.
Но сейчас его ненависть меня радует. Она вполне взаимна. Я хочу, чтобы этот человек издох и желательно мучительной смертью.
Надеюсь, мое желание когда-нибудь сбудется.
Глава 33. Далекие берега
– Ты и в правду за меня испугался.
– Конечно испугался.
– Значит, ты меня любишь.
Об особенностях женского и мужского мировосприятия.
За прошедшие пару дней жизнь не то, чтобы наладилась, скорее пришла в некое странное равновесие, которое Меррон не хотела нарушать.
Утро. Пробуждение.
Одиночество и пустая кровать: Сержант всегда умудрялся сбегать до рассвета. И возвращался глубоко заполночь. Меррон в первый вечер поинтересовалась, где он был, просто потому, что было бы невежливо не поинтересоваться. Ну и любопытно, конечно.
А он так глянул, что все вопросы сами собой исчезли.
Какая разница, в самом-то деле?
Уходит. Приходит. Молчит. Капустный сок пить не заставляет и уже хорошо.
И док опять же есть. Он совсем другой, чем в зале суда. Добрый. Мягкий. Где-то стеснительный, и серьезный во всем, что касается медицины. Умный очень. Въедливый. Док полдня потратил, дотошно выспрашивая, какие книги Меррон читала и что делала сама, и что видела, и вообще, что она умеет. А выяснилось - совсем ничего.
И знает мало. Кусками какими-то.
Нет, док ничего такого не сказал - он же добрый - но Меррон сама поняла, когда не сумела ответить на половину его вопросов. А он не стал прогонять, хотя она ждала, что на дверь укажут, но повел Меррон в мертвецкую. Только уточнил:
– Вам ведь не доводилось проводить вскрытия?
Не доводилось. Меррон и мертвецов-то всего пару раз в жизни видела да и то издали. Она очень боялась упасть в обморок или сделать еще какую-нибудь глупость, за которую потом станет невыносимо стыдно. Меррон не дура, понимает, что мертвецкая и вскрытие, то, которое ей надо собственноручно провести, - это своего рода испытание.
Выдержала. Прикасаться к телу - мужчина средних лет и неприятной наружности - было... интересно. Док подсказывал, что делать. И выдал кожаный фартук, инструменты поразительной красоты, а еще велел вымыть руки едким раствором, от которого кожа стала сухой.
– И что скажете?
Он наблюдал за тем, как Меррон осматривает мертвеца - внимательно, боясь пропустить какую-нибудь особо важную мелочь.
Меррон отметила рыхлость кожи. Крупные поры на носу. Лопнувшие сосуды. И желтоватый налет на языке, являвшийся верным признаком избыточного разлития желчи. При жизни человек много пил и потреблял жирную пищу. Плохие зубы какого-то рыжего оттенка и жесткие подушечки пальцев выдавали в нем любителя табака...
Доктор кивал, а потом подсказал:
– Первый надрез делаете от грудины до паха. Прямую линию...
Сам же и наметил. Меррон только и надо было, по намеченной линии скальпелем провести. А выяснилось, что руки дрожат, инструмент не так остер, как кажется с виду, а кожа мертвеца плотна, что подошва.И разрез получился неровным.
– Это ничего, - поспешил утешить док.
– Вопрос тренировки... теперь продолжим. Если станет плохо - говори.
Плохо не стало. Разве что слегка мутило от запаха - Меррон не предполагала, что внутренности человека могут источать такой смрад - но в целом все прошло лучше, чем она ожидала. И даже когда док забрал скальпель - за пилу он сам взялся - Меррон почти не расстроилась. Не прогнал и ладно.
Помогать позволил...
В тот день она вернулась поздно. По привычке Меррон пришла к тетушке, но у самых дверей опомнилась, что теперь она обитает в другом месте. Но все равно заглянула, потому как должна же Бетти знать, что Меррон жива и здорова, и вообще все у нее замечательно. Вот только тетушка не обрадовалась, а испугалась даже.