Нашествие гениев

Вау, не думала, что Рюзаки способен выдавать такие длинные речи. Впрочем, он говорил об «удивительной» стране таким пофигистичным тоном, что невольно приходилось задумываться: «А столь ли она удивительна?»

— Я должен проверить ваши базовые знания, прежде чем приступить к уроку. Есть желающие?

Ясен фиг, желающих не оказалось: половина класса слов «профессора Лоулиетта» не поняла, а вторая половина (мы с Юлькой в их числе) решили прикинуться ветошью и не отсвечивать. Однако Рюзаки мне явно за что-то мстил, а потому кивком указал на несчастную подругу Грелля Сатклиффа и вызвал меня к доске. Я, мысленно взвыв, выползла к учительскому столу, возле которого замер ссутулившийся недо-препод, и представилась. Ясное дело, по-японски. L начал задавать провокационные вопросы о грамматике, лексике японского языка и истории Страны Восходящего Солнца (к чему были вопросы по истории, я не поняла, но старалась отвечать как можно точнее — мало ли?), а я, судорожно выстраивая в голове ответные фразы, вяло отвечала этому моральному инквизитору.

— Садитесь, — наконец смилостивился мистер «Я знаю все, и вы у меня будете стремиться к тому же», и я, мысленно возблагодарив всех, кого только было можно и нельзя, поскреблась к себе за парту. Вот только я думала, что следующей кара настигнет Юлю, однако жестоко ошиблась: Рюзаки позвал ее вечного врага — Катю Позёмкину. Та язык знала «постольку-поскольку» и была вечной троечницей, а на курсы ходила исключительно потому, что родители пнули. Они собирались следующим летом поехать отдыхать на эти замечательные острова, а на переводчика тратиться жаба душила, вот и отправили дочь на курсы: вроде как потом потраченные деньги пользу ей в жизни принесут. Конечно, принесут, если в нее влюбится какой-нибудь полоумный потомок самурая или, скорее, камикадзе, а вот если она вернется на Родину, то забудет все свои скромные познания в данной области буквально за неделю. Забывать-то проще, чем запоминать, ага…

L начал засыпать нашу вражину вопросами, она вяло отвечала, постоянно уточняя у Рюзаки: «Что Вы сказали?» Он повторял, перестраивая фразу иначе, осыпая ее и нас синонимами первых вариантов вопросов, и мы с Юлькой были абсолютно счастливы, что нам достался такой знающий преподаватель. А вот Катя, напротив, Рюзаки возненавидела — это читалось в полном ярости взгляде. Наконец, он смилостивился и отпустил страдалицу.

— Уровень у вас очень сильно разнится, — нахмурился (это я опять утрирую) Рюзаки. — Придется подтягивать отстающих, тем же, кто ушел вперед, я буду давать отдельные задания.

Ого, какие, интересно? L, словно в ответ на мой немой вопрос, выудил из портфельчика несколько тонких папок и возвестил:

— Те, кто сможет перевести и понять смысл следующей фразы, пусть возьмут одну из этих папок.

L, ясное дело, высказался на японском, но я приведу перевод: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело. Если он всегда помнит об этом, он сможет прожить жизнь в соответствии с верностью и сыновней почтительностью, избегнуть мириада зол и несчастий, уберечь себя от болезней и бед и насладиться долгой жизнью». Это была цитата из Бусидо, а точнее, из «Будосесинсю» Юдзана Дайдодзи, и мы с Юлей, ясное дело, ломанулись за папками. Нашему примеру последовало еще пятеро учеников из группы в двадцать человек, и Юлька закатила глаза. Права Грелля, ой, права!

— В папках вы найдете, — возвестил мой глючный панд, как только добытчики расселись по местам, — первую главу того самого варианта Бусидо, который я вам процитировал. Ваше задание — прочесть текст и исправить намеренно внесенные мной грамматические ошибки. Время — до конца урока.

Мы с Юлькой тут же зарылись в папки, а L стал вещать что-то о местоимениях. Я слушала в пол-уха, но отметила, что он отлично все объяснял. Кстати, ради пояснений «особо одаренным ленью», наш «Неспящий не в Сиэтле» перешел-таки на родную для этих самых «одаренных» речь, и мы с удивлением внимали русскоязычным красочным пояснениям, приправленным легким английским акцентом и познавательными комментариями. Рюзаки постоянно приводил примеры из истории Японии и ее языка, рассказывал об этимологии слов и об интересных событиях средневековой феодальной Страны Восходящего Солнца, связанных с этими самыми словами. Частенько ученики начинали хихикать над очередной забавной историей или наоборот — грустили от истории печальной. В целом, урок прошел просто сказочно, и настроение у нас с Греллей было что ни на есть замечательное. Однако все хорошее имеет гадкое свойство заканчиваться, как, к счастью, и все плохое, а потому L объявил о конце урока, собрал папки у тех, кто доказал ему свою относительную грамотность минимального уровня в самом начале занятия, и, прошаркав за учительский стол, поблагодарил учеников за занятие старинным словом «Katajikenai», редко сейчас употребляемым. Мы с Греллем синхронно, как на каждом уроке до этого, встали и поклонились учителю, а тот, удивленно на нас посмотрев (и снова я завысила уровень его эмоциональности), слегка поклонился в ответ. Вау! Мне отвесил поклон сам L Лоулиетт! Я была бы счастлива, если бы только Рюзаки каждый вечер не выказывал, что на самом деле он меня чуть ли не презирает, не отвечая на мое вполне себе доброжелательное: «Спокойной ночи, L».

Заведующая утекла из класса, и Рюзаки поплелся следом, а Катя не преминула съязвить, как только за новоявленным преподавателем закрылась дверь:

— Пафоса-то сколько! А сам похож на обкурившуюся панду, которая только с эвкалипта слезла!

Грелля закатила глаза и выдала:

— Ой, как я была права, тебя безграмотной называя! Ты даже не в курсе, что по эвкалиптам коалы ползают, а панды — бамбуковые мишки!

— О да, давай, защищай убогого, — фыркнула Позёмкина. — Вы же одного поля ягоды! Таких фриков днем с огнем не сыщешь!

Я хотела было возмутиться, но поймала предостерегающий взгляд Юли и замолчала.

— Лучше быть фриком среди толпы серых посредственностей, которые не могут отличить панду от коалы и свято верят, что панды, как и они сами, курят травку.

В классе послышались смешки, и Катя побагровела: все знали о недавнем скандале, который произошел недалеко от задания курсов, и который устроила мама Екатерине за то, что ее, восемнадцатилетнюю дубинушку, застукали курящей что-то явно позабористей табака за зданием универа.

— Ты у меня сейчас договоришься! — зло прошипела она.

— Ах, боюсь! Kowai! — заломила руки Юля, и Катя прыснула:

— И кто тут идиот? «Каваи» — это «мило».

Мы с Юлей посмотрели на нее как на младенца, влезшего в кабину подъемного крана с намерением построить дом.

— Век живи, век учись, — протянула Юля. — Кать, а у тебя со слухом все в порядке? Может, к ЛОРу сходишь, вдруг марихуана у тебя уже в ушах прорастает, дабы не тратится на покупку?

— «Каваи» и «коваи» спутать — это надо постараться, — поддакнула я, а Позёмкина фыркнула и вылетела в коридор.

— Эй, я же еще не зачитала лекцию о том, как «милашесть» превращается в «ужас, летящий на крыльях ночи», когда у «а» стирают хвостик, и он становится «о»! — крикнула ей вдогонку Юля и рассмеялась смехом Киры. Я поморщилась: мне Ягами хватает в собственной хате — на курсы-то зачем мне его под нос подсовывать? Но Грелля не обратила на мои носодвигательные процессы никакого внимания и начала быстро собирать вещи, ухмыляясь так же маньячно, как Бейонд. Раньше она лыбилась в стиле «Бельфегор — Принц-Потрошитель Варии», но теперь решила пойти по стопам вполне себе реального (на данный момент) потрошителя, и ухмылочки притыривала у Бёздея, равно как и маньячные взгляды. Получалось, надо сказать, отменно, и выглядела она даже страшнее, чем с улыбкой Бельфегора, так что я подумала, что хоть какой-то прок от наших попаданцев есть — Юля научилась распугивать народ взглядом, потому как завидев эту ее ухмылку, наши сокурсники как-то резко потеряли желание вступаться за «несправедливо обвиненную» Катюшу (не путать с системой полевой реактивной артиллерии). Покинув кабинет, мы наткнулись на стоявшего у стеночки L.

— Что случилось? — шепотом спросила я.

— Жду, когда поговорят заведующая и их профессор, — флегматично ответил Рюзаки.

— Сам доедешь домой? — одними губами спросила я и, получив едва заметный кивок, поспешила ухватить Юлю под ручку и свалить куда подальше, а точнее, на улицу.

Солнце клонилось к западу и озаряло землю жаркими лучами, превращая несчастных млекопитающих в полуфабрикаты в микроволновке. Они жарились, пеклись, варились, но деваться было некуда — дверца давно была захлопнута, и открывать ее никто не собирался. Даже птицы, прячась в спасительной тени вяло шелестящих листвой ветвей, считали себя бройлерами в духовке, и я их прекрасно понимала: сама недалеко ушла. Мы с Юлей вышли из здания курсов, посмотрели друг на друга, синхронно вздохнули и поскреблись домой. По дороге, что интересно, с нами не приключилось ничего странного, загадочного или просто нерводёргательного, и я сделала вывод, что схожу с ума только в присутствии двинутой шестерки, равно как и необычности случаются со мной тоже только рядом с ними. Мы приехали на родную остановку и вывалились из душного вагона на залитую солнцем улицу. Хотелось пить и выть, причем даже не знаю, чего больше.

— А я тебе говорила: надо воду с собой таскать, — пробормотала укоризненно Юля.

— Как ты была права! — тяжко вздохнула я, и мы прикупили по мороженому. Неожиданно за нашей спиной раздался знакомый голос:

— Маша!

Я вздрогнула. Давненько ко мне никто по имени не обращался! А приятно… Я расплылась в довольной улыбке, а Юля закатила глаза, помахала мне ручкой и, с видом «зрить его не хочу», поспешила (насколько это позволяла тридцатиградусная жара) домой.

— Привет, Найт! — улыбнулась я, оборачиваясь и натыкаясь взглядом на белое сияющее пятнышко этого закопченного мира. — Как успехи?