Наши за границей

— Ахъ, проснулся! Мерзавецъ!..

— Глаша, прости… Прости, голубушка… Вдь ты сама виновата, что такъ случилось, — пробормоталъ Николай Ивановичъ, стараясь придать своему голосу какъ можно боле нжности и заискивающаго тона, но голосъ хриплъ и сиплъ посл вчерашняго пьянства.

— Молчи! Я покажу теб, какъ я сама виновата! Еще смешь оправдываться, пьяница! — перебила его Глафира Семеновна.

Ну, прости, ангельчикъ. Чувствую, что я въ твоей власти.

— Не смть называть меня ангельчикомъ. Зови ангельчикомъ ту толстую хабалку, съ которой ты пьянствовалъ и обнимался, а меня больше не смй!

— Съ кмъ я обнимался? Съ кмъ?

— Молчать! Ты, я думаю, съ цлымъ десяткомъ мерзавокъ обнимался, пропьянствовавъ всю сегодвяшнюю ночь.

— Глаша! Глаша! Зачмъ такъ? Зачмъ такъ? Видитъ Богъ… — заговорилъ Николай Ивановичъ, поднявшись съ постели и чувствуя страшное головокруженіе.

Глафира Семеновна не выдержала. Она опустила открытый чемоданъ и, закрывъ лицо руками, горько заплакала.

LXX

Глафира Семеновна плакала, а Николай Ивановичъ всталъ съ постели и молча приводилъ свой костюмъ въ порядокъ. Длалъ онъ это не безъ особенныхъ усилій. Посл вчерашней выпивки его такъ и качало изъ стороны сторону, голова была тяжела, какъ чугунный котелъ, глазамъ было трудно глядть на свтъ, и они слезились, языкъ во рту былъ какъ-бы изъ выдланной кожи. Николай Ивановичъ тщательно умылся, но и это не помогло. Онъ попробовалъ курить папироску, но его замутило. Бросивъ окурокъ и откашлявшись, онъ подслъ было къ Глафир Семеновн.

— Прочь! — закричала та, замахнувшись на него. — Не подходи ко мн. Иди къ своимъ мерзавкамъ.

— Къ какимъ мерзавкамъ? Что ты говоришь!

— А вотъ къ тмъ, отъ которыхъ ты эти сувениры отобралъ.

Глафира Семеновна подошла къ его пальто, висвшему на гвозд около двери, и стала вынимать изъ кармановъ пальто пуховую пудровку, карточку съ надписью Blanche Barbier и адресомъ ея, гласящимъ, что она живетъ на Итальянскомъ бульвар, домъ нумеръ такой-то. Дале она вынула пробку отъ хрустальнаго флакона, смятую бабочку, сдланную изъ тюля и бархата, и прибавила:

— Полюбуйтесь. Это что? Откуда вы это нахватали?

Николай Ивановичъ удивленно выпучилъ глаза и развелъ руками.

— Ршительно не понимаю, откуда это взялось, — сказалъ онъ, но тутъ-же сообразилъ, что можно соврать, и пробормоталъ:- Ахъ, да… Бабочку эту я для тебя купилъ, но только она смялась въ карман. Очень хорошенькая была…

— Благодарю, благодарю. Стало быть, и пробку отъ флакона тоже для меня купили, карточка какой-то Бланшъ съ адресомъ тоже у васъ для меня?!

— Душечка, это, должно быть, какая-нибудь портниха. Да, да, портниха. Я не помню хорошенько, я былъ пьянъ, откровенно говорю, что я былъ пьянъ, но это непремнно адресъ дешевой портнихи, которую мн рекомендовала для тебя мадамъ Баволе.

«Фу, выпутался», — подумалъ Николай Ивановичъ, но Глафира Семеновна, язвительно улыбнувшись, проговорила: «Не лги, дрянь, не лги», и ползла въ другой карманъ пальто, изъ котораго вытащила длинную, черную, значительно уже заношенную и штопаную перчатку на семи пуговицахъ и спросила:

— И эту старую перчатку для меня тоже купилъ?

— Недоумваю, ршительно недоумваю, откуда могла взяться эта перчатка. Одно только разв, что этотъ французъ, съ которымъ мы вмст пили, въ карманъ мн засунулъ какъ-нибудь по ошибк.

— Отлично, отлично. Стало быть, французъ въ женскихъ перчаткахъ выше локтя щеголялъ. Ужъ хоть-бы врали-то какъ-нибудь основательно, а то вдь чушь городите. Ясно, что вы обнимались съ разными мерзавками, и вотъ набрали у нихъ разнаго хламу на память. Я вдь васъ, мужчинъ, знаю, очень хорошо знаю! А гд ваши деньги, позвольте васъ спросить? — наступила Глафира Семеновна на мужа, который отъ нея пятился. — Третьяго дня вечеромъ у васъ было въ кошельк сорокъ золотыхъ, а теперь осталось только два. Тридцати восьми нтъ. Вдь это значитъ, что вы семьсотъ шестьдесятъ франковъ въ одинъ день промотали. Неужто-же вы тридцать восемь золотыхъ пропили только въ грязномъ кабак толстой тумбы.

— Да неужели только два золотыхъ осталось?

— Два, два… Вотъ, полюбуйтесь, — заговорила Глафира Семеновна, вытаскивая изъ-подъ подушки своей кровати кошелекъ Николая Ивановича и вынимая изъ него два золотыхъ.

— Не помню, ршительно не помню… — опять развелъ руками Николай Ивановичъ. — Должно быть, потерялъ. Сама себя раба бьетъ за то, что худо жнетъ. Шампанское, которое мы пили, здсь не ахти какъ дорого, всего только по пяти или по шести франковъ за бутылку. Не знаю… Пьянъ былъ — и въ этомъ каюсь.

— А я знаю… Эти семьсотъ франковъ ушли въ руки и въ утробы вотъ этой Бланшъ и другихъ мерзавокъ! — грозно воскликнула Глафира Семеновна и ткнула Николаю Ивановичу въ носъ карточкой. — Да-съ, ей, ей… А что это за портниха — я уже узнала. Пока вы дрыхали до третьяго часу, я успла уже създить на Итальянскій бульваръ, вотъ по адресу этой карточки, и узнала, какая это такая портниха эта самая Бланшъ Барбье.

— Ршительно ничего, душечка, не помню, ршительно, потому что былъ пьянъ, какъ сапожникъ. Карточка могла попасть въ карманъ отъ француза, съ которымъ я пилъ; французъ могъ и деньги у меня украсть. Чортъ его знаетъ, какой это такой былъ французъ! И вдь дернула тебя нелегкая захать вчера въ этотъ кабакъ толстой бабы.

— Здравствуйте! Теперь я виновата. Не самъ-ли бы меня упрашивалъ захать!

— Неправда. Я только одобрилъ твой планъ. Ты отыскивала въ Латинскомъ квартал какую-то таверну «Рогъ изобилія».

— Я отыскивала не для того, чтобы пьянствовать, a для того чтобы посмотрть то мсто, гд, по описанію романа, рзчикъ проигралъ свою жену художнику. Я зашла только для того, чтобы имть понятіе о маленькихъ тавернахъ Латинскаго квартала, a ты накинулся на пьянство.

Николай Ивановичъ сдлалъ жалобное лицо и пробормоталъ, снова разводя руками:

— Бсъ попуталъ, Глаша! Прости меня, Христа ради, Глаша! Никогда этого не случится.

— Нтъ, этого я теб никогда не прощу! — сдлала жестъ рукой Глафира Семеновна. — Я теб отплачу тмъ-же, тою-же монетой.

— То есть, какъ это? — испуганно спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ты кутилъ, и я буду кутить. Тоже найду какого-нибудь кавалера. Ты Бланшъ отыскалъ, a я Альфонса отыщу.

— Не говори вздору, Глаша, не говори… — погрозилъ жен пальцемъ Николай Ивановичъ.

— Говори сейчасъ: гд ты шлялся до шести часовъ утра?

— Не помню, ршительно не помню. Былъ въ томъ кабак, а потомъ куда-то здили всей компаніей на гулянье, куда здили — не помню.

— Ну, ладно. Это была первая и послдняя твоя гулянка въ Париж. Собирайся. Сегодня вечеромъ мы узжаемъ изъ Парижа.

— Но, Глаша, какъ-же это такъ… А канатное отдленіе на выставк? Я еще канатнаго отдленія не видалъ по своей спеціальности… Не видали мы и картинъ…

— Знать ничего не хочу. Вонъ изъ Парижа. Есть-ли у тебя еще чмъ разсчитаться въ гостинниц и заплатить за дорогу?