Наследники минного поля

Яхта получалась — что надо. Вообще-то Алёша уже мечтал о лодке на воздушной подушке. Он прикидывал так и так: почему не может получиться? Эта разработка и по службе могла дать большое продвижение, но почему не сделать первую модель для собственного удовольствия? Эх, как они на ней почешут по плавням! Хоть по воде, хоть по камышам, хоть по берегу! А какая в плавнях рыбалка, сказочная просто. И движок нужен совсем компактный: сил по десять на человека. Если по-умному делать. Ладно, это так, планы на будущее. А на это лето и яхта сойдёт.

Главные части Шурик и Степан вывозили с Судоремонтного гениально: замаскированными под отходы. В машине железных стружек. Ещё долго потом чертыхались, накалывая на мелкие железки босые ноги: никак эти стружки было не вымести до последней. Остальное доделывали в яхт-клубе. Всё равно без регистрации яхт-клуба нечего было и думать на этой яхте ходить: сразу бы замели.

Яхту нарекли Клеопатрой: за красивый профиль. Чин чином разбили о форштевень бутылку шампанского. Эстет Шурик целый день после того зализывал царапины. Ещё двадцать бутылок распили с яхт-клубом в тот день за Клеопатрино здоровье. Шампанское было не слабое: «Севастопольское игристое», с завода «Золотая балка». В миру его было не достать, это уж Петрик расстарался. И первое, пробное плавание совершили только своей компанией: втроём. Потом будем катать баб и детишек, а выйти в первый раз надо только тем, кто строил. Недалеко: до мыса Е и обратно. Порыбачим.

До чего красиво она шла, Клеопатра! Как у Гомера, по винно-зелёному морю. Хорошо, что Петрика тут не было, а то бы завёл: где Гомер видел зелёное вино? Алёшу колотило возбуждение новичка. Он, пока возились в яхт-клубе, поднаторел в рассуждении парусов, но практического опыта не имел. То ли дело Шурик со Степаном! Те, пока свою красавицу не построили, на чужих походили от пуза. Степан, ему уже сорок пять стукнуло, вообще был старый морской волк. Во всяком случае, судя по рассказам. К середине лета он успевал превращаться в негатив: мочального цвета волосы и ресницы на фоне коричневой, уже не принимающей дальнейшего загара, шкуры. А опыт и вправду у него был богатый.

На Алёшу особое впечатление произвело, как невозмутимо он расправлялся с документами: всякими справками и разрешениями, которых требовалось немыслимое количество даже на малый выход. И учил Алёшу не закипать: бюрократия есть бюрократия, но ходят же люди. И мы пойдём, никуда не денемся. Что значит — вдруг не дадут разрешения? Дадут: и они никуда не денутся. Если только Алёша сдуру завтра паспорт не забудет, остальное-то всё уже оформлено у него.

— Не хипеши, вот в Коктебель пойдём — увидишь, что такое настоящая головная боль с погранцами.

У Алёши тогда радость померкла: и в море, значит — вот так? Но теперь, когда Клеопатра шла крутым бакштагом и тёплая палуба ласкала босые ноги, а бумажки и прочая волокита оставались там, на берегу — он чувствовал себя счастливым и сильным. Рыбаком, моряком, просолённым искателем приключений. Он мог считать себя свободным, он и был свободен! Разумеется, в пределах двухмильной зоны.

Света радовалась за Алёшу: он посвежел и весёлый, как прежде. Просто он устаёт, как собака, на работе. Пускай в выходные душу отводит. Нечего обижаться: мужчинам нужны свои радости в жизни. Мужские. Ну что, в самом деле, ей делать на рыбалке? Когда она не отличает самодур от донки. И не жаждет различать.

То воскресенье она с удовольствием провела с детьми, хотя началось со скандала, и даже с рёвом. У Глаши из второго парадного родились котята. То есть, не у Глаши, конечно, а у её кошки. И им дадут одного, чёрненького.

— А что этот чёрненький сделает с воробьями?

— Ну, ма, ничего не сделает, он же маленький совсем.

— А когда вырастет?

— А мы его будем дрессировать, чтоб он их не трогал.

— А кошки не дрессируются.

— Дрессируются, дрессируются! Ну, ма…

Света представила себе результаты этой дрессировки: пух и перья, и воробьиная стайка уже никогда не прилетит. Сами же, дурачки, будут плакать, если их любимого Чурку этот чёрненький растерзает. Но Пашка бесстыдно ревел уже сейчас, и Свету осенило:

— Что такое коты! Котов вон и так полон двор. Хотите морского свинёнка?

И они пошли на Староконный базар, и купили самого расчудесного морского свинёнка: кудрявенького. Назвали Федосеем. Остаток дня дети возились с Федосеем, устраивали его в картонной коробке со всеми удобствами. А Света успела ещё генеральную стирку закатить и всё развесить.

Алёша ввалился, когда дети уже спали: с полной авоськой бычков.

— Во, смотри, какие! Получай, жена, добычу!

— Алёшка, у меня руки отваливаются. Давай их до завтра в холодильник положим, а?

— Ты что, почистить же надо!

— Тут чистки — на два часа. А мне завтра к восьми выходить. Давай спать, а?

— Так пропадёт же рыба!

— Ну и чёрт с ней! — озлилась Света. — Как ты себе представляешь — сонная сестра на операции?

— Ну, любимая, не ждал! Чтоб такую мелочь…

— А мелочь — так садись и почисть. Кто рыбачил, в конце концов?

— Распустилась ты у меня, Светка!

— Ты что, за мой счёт самоутверждаться вздумал?

— Ладно, пусть последнее слово будет за тобой.

Он положил авоську на пол, переоделся в брюки и кремовую рубашку с короткими рукавами. И хлопнул дверью. Света бычков с чувством запихнула в холодильник и легла спать. Она была человек с характером, так что к четвёртому часу утра ей это и удалось.

Алёша ночевал у Шурика. Шурик застилал раскладушку жёлтым покрывалом, помнивших времена кафешантанов, и поучал Алёшу:

— Какая бы баба ни была, хоть самая золотая, а всё равно норовит мужика на поводке водить. Время от времени срываться надо, это ты правильно.

К его Светке, разумеется, это не относилось. Но пусть знает! Сама ж говорила: нельзя человеку радость портить. От Шурика Алёша пошёл прямо на работу, а, вернувшись с работы, сообщил:

— Я взял отпуск на две недели. Завтра уходим в Коктебель. Где мой фонарик? И рюкзак?

Света с наслаждением хватила об пол сервизную тарелку с волнистым краешком. Потом другую. Счастье ещё, что дети у деда с бабой сегодня, можно себе позволить.

— И что у вас такое делается? На вас упал буфет? — послышался из коридора заинтересованный голос мадам Званской.

Конечно, она помогла ему собрать рюкзак: он никогда не знает, где его вещи. Даже куда засунул маску с трубкой — не помнит. Не говоря уже о штормовке. Алёша понимал, что перегнул: получалось, в «наш день» его не будет дома, и это было уже некрасиво.