Наваждение

Я весь дрожалъ, я задыхался отъ восторга, я чувствовалъ въ себ наитіе новой силы и боялся, что вотъ-вотъ она сейчасъ исчезнетъ, а я не успю ничего сдлать. Но мн нуженъ былъ оригиналъ для продолженія работы. Я выбжалъ изъ комнаты и сталъ звать Зину.

Ея нигд не было и никто даже не могъ сказать мн куда это она пропала. Я подумалъ, что она нарочно отъ меня прячется, поручилъ дтямъ искать ее, и самъ обгалъ вс углы и закоулки.

— Зина! Зина! — раздалось по всему дому.

— Ну, чего кричите, не услышитъ, въ кухню она пробжала… Видно чистыхъ комнатъ мало показалось…

Это говорила, высунувшись изъ двичьей, наша грубая Бобелина.

Я бросился чрезъ длинный темный корридоръ въ кухню.

* * *

Кухня у насъ была величины необъятной и перегородками раздлялась на нсколько комнатъ. Тутъ жилъ поваръ съ поваренкомъ, кухарка и прачки, кром того, вчно проживалъ какой-то пришлый людъ, какіе-то кумовья и сваты нашей прислуги, находящіеся безъ мста и пристанища. Я убжденъ, что между ними не разъ попадались и безпаспортные. Никто изъ господъ никогда въ кухню не заглядывалъ, и тамъ могло происходить всякое безобразіе, особенно при систем взаимнаго укрывательства. Я не мню, что одинъ разъ въ теченіе полугода нашъ поваръ непробудно съ утра пьянствовалъ, а за него готовилъ какой-то его братъ, получавшій за это даровое помщеніе, харчи, по вечерамъ и водку.

Обо всемъ этомъ мам донесли только тогда, когда ужъ оба брата впали въ запой, было перепорчено нсколько обдовъ и мама ршилась взять новаго повара.

Въ кухн носился чадъ и невыносимый запахъ махорки. Сквозь этотъ чадъ я едва разглядлъ Зину. Она стояла у окошка и что-то внимательно разсматривала. Поваръ, возившійся у плиты, замтилъ меня и снялъ свой колпакъ, вроятно, въ знакъ особенной почтительности.

— Ну, полноте, барышня, что вы тутъ… оставьте… — забасилъ онъ, обращаясь къ Зин: — только ручки запачкаете… вотъ и Андрей Николаевичъ идутъ за вами!..

— Зина, что ты тутъ длаешь? — удивленно спросилъ я, подходя къ ней.

— Погоди, я сейчасъ, сейчасъ… Я только хочу посмотрть, что съ нимъ теперь будетъ!..

Она на мгновеніе обернула въ мою сторону оживленное лицо, блеснула глазами, а затмъ опять нагнулась къ окошку.

На окн лежалъ черный, живой ракъ и медленно поводилъ клещами. Я не зналъ, что и подумать, не понималъ, что она особеннаго видитъ въ этомъ рак. Поваръ поспшилъ объяснить мн.

— Да вотъ-съ играютъ… танцовать его заставляютъ, а не слушается, такъ он у него лапку-съ за это выдернули… Право-съ… вотъ и лапка.

— Зина! Au nom du Ciel!.. Comment n'as tu pas honte… et quelle cruaut'e! — смущенно проговорилъ я, стараясь за руку отвести ее отъ окошка.

Но она упиралась, она не могла оторваться отъ рака.

— Нтъ, каково, каково! Онъ хотлъ ущипнуть меня за палецъ!.. Ну, такъ постой, постой, будешь-же ты у меня танцовать… тра-та-та, тра-та-та!..

Она схватила рака за клещи, подняла, стала вертть его во вс стороны и шлепать имъ по окну. Ракъ судорожно поджималъ хвостъ и вздрагивалъ лапами.

— Ай! Онъ опять ущипнулъ меня!.. Вотъ-же теб, вотъ!..

Что-то хрустнуло и оторванный клещъ упалъ на полъ.

— Ну, вотъ видишь, вотъ и наказанье!.. Ахъ, какой онъ смшной теперь!.. Бдненькій инвалидъ… Ну, ничего, ничего, дай я тебя поглажу… или нтъ… такъ право некрасиво…

Я не усплъ оттащить ее отъ окошка, какъ ужъ въ ея рук оказался и другой клещъ. Она смялась, она глубоко дышала въ какомъ-то лихорадочномъ возбужденіи…

Я почти силой увелъ ее изъ кухни. Я сжималъ ея руку еще сильне и сильне. Она ничего не говорила и послушно шла въ мою комнату, наконецъ, у самой двери шепнула:

— Ты совсмъ раздавишь мн пальцы!

— Слдовало-бы! — задыхаясь отвтилъ я, почти бросая ее въ кресло предъ мольбертомъ.

Я чувствовалъ, что уже не могу рисовать, что мое настроеніе, моя сила исчезли. Я со злобой смотрлъ на блдную Зину. Вдругъ она прыгнула съ кресла, кинулась ко мн и обвила меня своими тонкими руками.

— Ну, не сердись, Андрюшечка, душечка… ну, не сердись на меня, пожалуйста.

Она стала меня цловать, а глаза ея все также молчаливо и жутко блестли.

* * *

Я не оттолкнулъ Зину и ничмъ больше не выразилъ ей негодованія, возбужденнаго во мн ея отвратительною жестокостью. Я даже совсмъ позабылъ и объ ея поступк, и о своемъ негодованіи.

— Да ну, поцлуй-же меня… не дуйся… Я такъ люблю тебя, Андрюша…

Она откинула назадъ свои черные волосы, взяла обими руками мою голову и тихонько прижала ко мн губы.

Я хотлъ подняться, хотлъ убжать, но обнялъ ее и отвтилъ крпкимъ поцлуемъ.

Что-то мгновенное, что-то злое и въ то-же время торжествующее блеснуло въ глазахъ ея и вдругъ она осторожно встала съ колнъ моихъ и спокойно, оправляя платье, сла предо мною въ свое кресло. Лицо ея было блдно и глаза ничего не выражали.

— Что-же, ты сегодня будешь рисовать или мн уйти можно? — проговорила она скучающимъ голосомъ.

Я глядлъ на нее изумленный, растерянный.

— Зина, что съ тобою! Отчего ты вдругъ такая?.. Разв я тебя чмъ-нибудь обидлъ?

— Что такое? Ничего со мною… только скучно — позвалъ меня, а самъ не рисуетъ!.. И вотъ рука болитъ, вы мн чуть пальцы не сломали… Оставьте меня въ поко.

Она зло и презрительно сжала губы и отвернулась.

Нежданная, никогда еще неиспытанная мною тоска схватила меня за сердце и самъ не знаю какъ я бросился предъ нею на колни, поймалъ ея руку, ту самую руку, за которую велъ ее по корридору, и покрылъ ее поцлуями.

— Пожалуйста… пожалуйста!.. Вотъ еще какія нжности, цловать руку у такой двчонки, какъ я!.. Оставь меня, оставь!..

Она вырвалась и убжала, хлопнувъ дверью.

Я остался одинъ на полу предъ кресломъ. Я вскочилъ и не знаю для чего, хотлъ кинуться за нею; но вдругъ остановился и долго стоялъ неподвижно, безо всякой мысли, только сердце громко стучало.

Я помню, мн сдлалось тяжело, неловко, стыдно. Я смутно сознавалъ, что унизилъ себя, опозорилъ. Она злая, капризная, жестокая двчонка и ничего больше, а я вмсто того, чтобы строго отнестись къ ея поступку, я цловалъ ея руку, я сталъ предъ нею на колни, и она-же еще, доведя меня до этого, разыграла обиженную и разсерженную… «Она двчонка, двчонка, двчонка!» — бшено повторялъ я себ и въ то-же время безумно хотлось, чтобъ она снова вошла ко мн, чтобъ опять сказала: «да ну, поцлуй-же меня… не дуйся… Я такъ люблю тебя, Андрюша…»

А еслибъ она вошла опять съ презрительною и злою миною, я снова-бы, пожалуй, сталъ на колни и умолялъ-бы ее не сердиться… Но, вдь, это невозможно, невозможно! Я не хочу, я не долженъ допускать себя до этого… да и что скажетъ мама, если узнаетъ про все, что сейчасъ было!

Однако я ршилъ внутренно и почти безсознательно, что мама ничего не узнаетъ… только этого ужъ никогда больше не будетъ, я стану держать себя совсмъ иначе…

Мною овладла неизмнная ршимость и я скоро успокоился.