Наваждение
Шрифт:
И конецъ пришелъ скоро, даже скорй чмъ я думалъ.
Наши прогулки, наши волненія замчались всми. Мама была очень занята это лто своими длами по имнію, постоянно вела серьезную и непріятную переписку, часто узжала въ городъ и долго ни о чемъ не догадывалась. Что-же касается до разныхъ тетушекъ и Бобелинъ, он слдили за нами по пятамъ, очевидно, желая собрать побольше матеріала и доложить мам длинную и по возможности грязную исторію. Конечно, всего проще-бы было запретить наши уединенныя прогулки, строго внушить Зин, чтобъ она держала себя иначе и отъ меня отдалялась; но никто этого не ршился сдлать. Мое положеніе было совсмъ особенное въ дом. Я считался любимцемъ родителей и пользовался всеобщею если не ненавистью, то по крайней мр нелюбовью
Уже прошелъ августъ; недли черезъ дв мы должны были перебраться въ Москву. Я былъ почти какъ помшанный. Зина меня совершенно замучила своими выходками. Въ теченіе перваго мсяца она какъ будто забыла думать о лицеист, но вотъ онъ опять ей понадобился какъ врное средство дразнить меня. Она стала съ нимъ кокетничать, и когда я пенялъ ей, самымъ безсовстнымъ образомъ клялась, что все это мн только кажется, что все я выдумываю. Между нами часто происходили бурныя объясненія. Зина способна была довести меня до страшной злобы, до изступленія. Мысли мои подъ конецъ совсмъ спутались, я уже не боролся съ собою и жилъ только настоящею минутой. Наконецъ, я даже пересталъ сдерживаться предъ домашними.
Не объясняя никому причины моего гнва на Зину, я сердился на нее при всхъ открыто. Зажмуривъ глаза, заткнувъ уши, я какъ будто летлъ въ какую-то пропасть и находилъ мучительное наслажденіе въ этомъ отчаянномъ полет.
Вдругъ Зина выдумала новость: она стала отъ меня отдаляться, она отказывалась гулять со мною, и когда я съ ней заговаривалъ, иногда просто мн ничего не отвчала. Я раздражался этимъ, требовалъ у нея отвта, что все это значитъ, и, не получая его, окончательно выходилъ изъ себя, бсновался, рвалъ на себ волосы. Мои невозможныя отношенія къ Зин превратились просто въ какіе-то болзненные припадки.
Какъ-то разъ, въ первыхъ числахъ августа, она промучила меня все утро. Я убжалъ въ садъ, въ бесдку, и лежалъ тамъ съ горящею головой, ни о чемъ не думая и ничего не понимая. Потомъ вдругъ мои мысли какъ будто просвтлли; я нсколько очнулся, я понялъ, наконецъ, все свое безуміе. Зина была безнадежна! Мой сонъ оставался сномъ и ушелъ далеко, и никогда ему на яву не повториться. Тотъ свтлый и чистый образъ снова сталъ предо мной. Я зналъ, что мн нужно, наконецъ, бжать отъ живой Зины, я не могъ любить ее, потому что такая любовь была только позоромъ, а между тмъ я все-же любилъ ее до сумасшествія…
Вотъ вошла она въ бесдку и обняла меня. Я поднялся въ негодованіи и оттолкнулъ ее.
— Уйди отъ меня и не прикасайся ко мн! — закричалъ я. — Я ненавижу тебя; ты дьяволъ, ты только хочешь меня измучить и уморить! Ты только умешь лгать, притворяться!.. Уйди отъ меня и не смй мн говорить ни слова, я не хочу тебя знать, не хочу тебя видть…
Она потянулась было опять ко мн, и я опять оттолкнулъ ее такъ, что она зашаталась. Она прислонилась къ стнк бесдки и громко зарыдала. Я никогда не могъ выносить ея слезъ и рыданій. Я кинулся къ ней, но въ эту самую минуту въ бесдку вошла мама. Она остановилась предъ нами съ поблднвшимъ лицомъ; ея добрые глаза взглянули на меня съ невыносимымъ упрекомъ, даже какъ будто съ презрніемъ.
— Зина, — тихо проговорила она:- уйди отсюда; успокойся, пожалуйста, и иди въ свою комнату.
Зина вышла. Мама стояла предо мной все такая-же блдная и также невыносимо на меня глядла.
— Я никакого объясненія не прошу у тебя, — сказала она мн. — Я не знаю и знать не хочу, что тутъ у васъ, но все это такъ дико, такъ невозможно, что я должна положить этому предлъ. Стыдно теб, Andr'e, я считала тебя за порядочнаго юношу!
Слезы брызнули изъ ея глазъ и она, удерживая рыданія, быстро вышла изъ бесдки…
Я не знаю, какъ это устроили, но только въ тотъ день я не видлъ Зины, да и никого
не видлъ.На слдующее утро, когда я сошелъ внизъ, не было ни мамы, ни Зины. Катя мн сказала, что Зину увезли въ Москву, что ее отдаютъ въ институтъ. Я убжалъ къ себ, я рыдалъ, хохоталъ, бился головой объ стну, ломалъ все, что попадалось подъ руку и, наконецъ, упалъ на кровать въ полномъ изнеможеніи.
V
Я написалъ все это не вставая съ мста, писалъ весь вчерашній день, всю ночь. Madame Brochet принесла мн обдъ въ комнату; но я до него и не дотронулся, вотъ онъ такъ и стоитъ въ углу на стол. Я не замтилъ, какъ прошли сутки — я жилъ опять прежнею жизнью, и какое это было счастье чувствовать себя такъ далеко отъ того ужаса, который теперь меня окружаетъ.
Я очнулся, когда солнце было уже высоко и заглянуло въ мои открытыя окна, ударило мн прямо въ глаза, разогнало вс яркіе, будто снова только сейчасъ пережитые годы.
Я подошелъ къ окошку: на меня пахнуло свжестью и ароматомъ ясное весеннее утро. Кругомъ знакомыя горы, а впереди синева озера. И вотъ явственно и звонко прошепталъ надо мной Зининъ голосъ. Я закрылъ глаза и увидлъ ее, но уже не двочкой, а такою, какой она была нсколько мсяцевъ тому назадъ здсь, въ этой-же комнат, у этого открытаго окошка.
Тоска давить стала; но утомленіе взяло верхъ и надъ тоской, я упалъ въ кресло и заснулъ, не раздваясь.
Только сейчасъ стукъ въ дверь разбудилъ меня. Это madame Brochet спрашиваетъ, что со мной, и предлагаетъ завтракъ. Нужно поскоре куда-нибудь спрятать вчерашній обдъ: madame Brochet такъ подозрительно на меня смотритъ съ тхъ поръ, какъ я къ ней вернулся, боюсь — а вдругъ какъ она возьметъ да и попроситъ меня подъ какимъ-нибудь предлогомъ выхать изъ ея домика.
Нтъ, во что-бы то ни стало нужно разогнать ея подозрнія. Спрячу обдъ, выйду къ ней и буду веселъ…
Все сошло благополучно, я опять могу приняться за работу.
Зина изчезла изъ нашего дома: она была въ институт. Я далъ слово не стараться видть ее и сдержалъ свое общаніе. Мало-по-малу я пришелъ въ себя: и Зина, и вся эта безумная исторія стали мн казаться далекимъ бредомъ. Я ни разу не былъ въ институт, а Зину къ намъ не привозили; къ тому-же чрезъ годъ въ ея жизни произошла перемна: изъ-за границы пріхала ея тетка, и мама ей передала вс права надъ нею. Она взяла Зину изъ института, такъ какъ та ничему тамъ не училась, и увезла ее съ собою. Зина прізжала къ намъ прощаться; но меня не было дома, да я и не грустилъ объ этомъ…
Прошло шесть лтъ, и прошли эти года невроятно скоро. А теперь такъ я совсмъ даже не могу ихъ вспомнить; мн кажется, что совсмъ ихъ и не было. Наши продали московскій домъ и переселились въ деревню; я окончилъ курсъ, жилъ въ Петербург одинъ, писалъ свою магистерскую диссертацію и собирался жениться.
Да, жениться. У меня была невста, Лиза Горицкая, наша сосдка по имнію. Мама давно уже грезила объ этой свадьб, и въ послднюю поздку въ деревню я сдлалъ Лиз предложеніе. Мн помнится, что я тогда былъ счастливъ, мн казалось, что я любилъ Лизу. Она была славная и хорошенькая двушка, вчно розовая и счастливая, заражавшая всякаго своимъ смхомъ и весельемъ. Она была единственная дочь у матери-вдовы, которая ее боготворила. По прізд въ деревню я сталъ къ нимъ забираться, благо близко это было, чуть не каждый день, и, наконецъ, замтилъ, что мн безъ Лизы просто скучно. Между тмъ недли черезъ дв мн предстояло возвратиться въ Петербургъ. Сначала это меня очень мало тревожило; но вотъ, какъ-то вернувшись домой отъ Горицкихъ, я вдругъ чрезвычайно смутился при мысли о томъ, что какъ-же, это я останусь одинъ, что какъ-же это все опять кончился — не будетъ предо мною ни свтлаго лица Лизы, ни смшной, добродушной фигуры ея матери, Софьи Николаевны, ни всхъ этихъ прошивочекъ, скляночекъ, шкатулочекъ, которыми такъ любила заниматься Лиза. Понялъ я, что какъ хорошо было-бы, если-бы все это со мной осталось.