Названец. Камер-юнгфера

И Новоклюев начал хохотать.

— Слышишь, что я тебе скажу, Василий Андреевич. Хошь, я тебя направлю, всё твоё дело налажу? Хошь ты сейчас идти гостинец придворной барыньке покупать?

— Вестимо, да денег, сказываю, на то не будет.

— Не твоё то дело, деньги. Идём, что ли.

— Ты разве дашь?

— Дал я, как же, — рассмеялся грубым голосом Новоклюев. — Дурака нашёл. Ну, да не твоё дело, иди.

Через полчаса после этого разговора капрал Новоклюев и рядовой Кудаев были уже в лавке неподалёку от того места, где когда-то стояли ночью в карауле. При появлении купец бросил других покупателей, обратился к ним и спросил, что им угодно, хотя при этом, как показалось Кудаеву, лицо его насупилось. Он глядел и боязливо, и вместе с тем недоброжелательно.

Новоклюев потребовал кусок хорошего ситцу, стал выбирать, переворошил много товара, но, наконец, выбрал штуку красного с разводами ситцу и приказал отложить.

Затем он выбрал ещё два шёлковых платочка и, взяв всё это под мышку, выговорил, обращаясь к купцу:

— Присылай тотчас же за деньгами в ротный двор, спроси капрала Новоклюева, и мы с товарищами твоему посланцу отсчитаем что следует. Останется мною доволен.

При этом Новоклюев не выдержал и немножко ухмыльнулся.

— Негодно так-то, — пробормотал купец.

— Негодно! — возразил Новоклюев. — А годно единой тукманкой из головы разум вышибать? Нет, уж ты, купец, меня в четвёртый раз в грех не вводи, вымолвил вдруг Новоклюев, принимая важную позу.

— Как так? В какой четвёртый раз? — несколько озлобленно отозвался купец.

Кудаев смотрел на обоих, ничего не понимая и наивно оглядывая своего капрала.

— Да так, три раза мне сошло, а в четвёртый, пожалуй, и в ответ попадёшь. Так вот я и сказываю, ты меня в грех не вводи. Что же мне, сам ты посуди, добрый человек, из-за куска ситцу пропадать, загубляться.

— В толк я ничего не возьму, — воскликнул купец.

— Да вишь ты, нужда нам великая. Денег у нас мало. Сам ты оное знаешь! Ну, вот, когда позарез что нужно, идёшь так-то в лавку, отбираешь, уплатить не чем, берёшь в долг. Будут деньги, вестимое дело отдашь. Ну, а бывает так, что ваш брат, купец, на это очень несогласен. Вот эдак-то со мною три раза было, а ноне в четвёртый. Три раза пришлось в мёртвую положить купца. И товар того не стоил. Всё так потрафлялось, что меня за побои и вред прощали, потому я в уважении состою у командира. Но сам ты понимаешь, родной. Три раза меня командир простил за увечье, которое я нанёс, а в четвёртый, пожалуй, не простит. Вот я и говорю. Что же мне пропадать из-за твоего товара? Я теперь, к примеру, тебя двину смертельно — ты помрёшь. Ну, тебе всё равно! А мне каково будет, посуди ты, в Сибирь идти. Сделай же милость таковую — не шуми, а отпусти нас подобру, по здорову. Хочешь ты, я тебе в ножки поклонюсь. Не губи человека! Сам ты понимаешь, смертоубийствовать и в Сибирь идти кому удовольствие? Да ещё из-за такой дряни. Тут всего на рубль, да семь-восемь гривен. Сделай милость, родной, не вводи в грех! Молитва сказывается: не введи нас во искушение!

Купец, слушая Новоклюева, видя его совершенно серьёзное лицо, убеждённый голос, стоял, вытаращив глаза, растопырив руки и как бы не веря тому, что он слышит. Случались эдакие казусы часто, да не эдак...

— Вот тебе Христос Бог, перекрестился Новоклюев, три раза эдак-то было. Один-то из вашей братьи купец у меня мёртвый лёг. Подрались мы. Я вот эдак-то товар взял, а он говорит, подавай деньги. Меня Бог уберёг. А вот в четвёртый раз уж в твоей всё власти, как ты рассудишь дело.

— Да ты отдай товар, да и уходи с Богом, — выговорил, наконец, купец, как бы додумавшись до решения мудрёного вопроса.

Новоклюев громко расхохотался, обернулся к Кудаеву и вымолвил:

— Пойдём, брат. Я вижу, совсем он дурак. Я ему толком говорю, что я могу ему башку проломить одним разом, а он, дурак, дурацкие увещания преподаёт. Что с ним толковать, пойдём.

И Новоклюев важно вышел из лавки, сопровождаемый Кудаевым. Рядовой был озадачен и смущён.

— Господа честные. Я буду жаловаться! — сказал купец.

— Сделай милость. Иди вот за нами на наш ротный двор да и пожалуйся хоть самому нашему полковнику, фельдмаршалу Миниху.

Купец не двинулся с места, и только когда оба преображенца были на улице в лавке начался шёпот, а потом и говор. Все ахали и ворчали.

— Чёрт с ними, — решил хозяин. — Ведь не в первой, да и не в последний. Отчаянный народ эти гвардейцы. Что тебе швед или татарин. Грабёж чистый. Спасибо, редко приключается, а то раззор был бы. Хоть и не торгуй.

Между тем Кудаев, идя за капралом, раздумывал о всём приключившемся и, наконец, спросил:

— Как же так-то? Ведь это, стало быть, голый разбой.

— А ты полно, чёрт, глупые-то слова выискивать, — огрызнулся капрал. — Когда войско берёт, стало быть, город большущий, а затем всех жителев избивает, все дома ограбляет и в лагерь тащит золото, девчонок, коней и несметные богатства. Это по твоему что такое? По-твоему, по глупому, денной грабёж. Ан нет, враки. Это прозывается викторией блистательной. Мы эдак в туретчине с Минихом Очаков распотрошили... Это, братец ты мой, надо понимать. Всё на свете имеет своё прозвище, да только не одно, а два. Хватил ты кого-нибудь из ружья в сражении — молодец, тебя похвалят и отличат, а хвати ты кого на дороге, в пути или на улице, сейчас тебе другое прозвище — убивица.

Кудаев молчал, отчасти озадаченный таким объяснением.

— Ну вот теперь тебе гостинец. Иди к своей придворной барыньке. Гляди, как она тебя примет и вареньем накормит. Бабы к гостинцу, как мухи к мёду. Ступай.

VIII

Новый солдат преображенец, ещё недавно бывший молодым барчонком-недорослем и воспитанный дома на известный лад, часто приходил в смущение при разных явлениях окружающей его среды и в полку, и в городе.

Кудаев получил дома воспитание сравнительно лучшее, чем многие другие недоросли. Мать его, женщина болезненная, ленивая от природы, мало озабочивалась единственным сыном и обращала больше внимание на двух дочерей. Будущность сына представлялась ей делом как нельзя проще.

Отдадут его в полк в столицу. Протянув лямку лет десять-пятнадцать, попадёт он в офицеры, а при счастии и ранее, станет самостоятельным. Будущность дочерей, напротив, дело мудрёное, их надо пристроить, надо мужей разыскивать.

Оставленный матерью на произвол судьбы, Кудаев по счастью попал в руки к умному соседу по имению, бывшему другу его отца. Пожилой человек, когда-то сам военный, занялся сыном соседки приятельницы.

Вследствие этого, Кудаев был теперь грамотен, умел писать и читать российскую грамоту, знал около сотни слов немецких и легко мог заучивать новые немецкие слова.

При этом воспитатель развивал в мальчике, а потом и в юноше понятие о дворянских правилах. Кудаев с десяти лет слышал от своего пестуна, что дворянин дело особливое. Всё, что возможно крестьянину, холопу, подьячему, хотя бы и духовному лицу, невозможно для дворянина. Дворянин должен иметь дворянские доблести, не лгать, на чужое ни на что не посягать, кроме жены, чаще в церковь ходить, соблюдать своё звание и призвание.