Названец. Камер-юнгфера

XII

Однажды, в сумерки, между преображенцами того ротного двора, где жил Кудаев, было всеобщее недовольство и ропот. Вообще гвардейцы столицы, избалованные всячески и начальством, и обывателями, при малейшем поводе, громко выражали своё недовольство.

Иностранцы, бывавшие в Петербурге, имевшие понятие о дисциплине в войсках прусских или австрийских, изумлялись распущенности, которая была отличительной чертой столичного солдата. Даже слово "дисциплина" было ещё совершенно неизвестно среди русского войска.

В казармах и ротных дворах гвардии жили не солдаты, а дерзкая, разнузданная орава.

Вдобавок, между разными полками было постоянное соперничество и маленькая междоусобица. Постоянно на улицах возникали драки между солдатами разных полков, товарищи, конечно, присоединялись, и возникали кулачные побоища без всякого важного повода, которые кончались часто смертоубийством.

В эти дни было такое соперничество между преображенцами и измайловцами, что оба полка ненавидели огульно друг дружку. Соперничество это началось с той минуты, как брат герцога Бирона, Густав, стал подполковником и командиром Измайловского полка.

Императрица за последние годы своего царствования стала более покровительствовать полку, в котором был младший Бирон. Преображенцы, бывшие всегда как бы на первом месте, негодовали. Ими командовал, с чином подполковника гвардии, сам фельдмаршал граф Миних, герой и победитель турок.

В этот день, 8-го ноября, на ротном дворе было особенное волнение вследствие того, что пришёл указ выходить в караул на ночь двум командам в оба дворца зараз, и в Зимний, и в Летний.

Сменять караул с полуночи в Зимнем дворце преображенцы собирались и знали свой черёд заранее. Но высылать людей в Летний дворец, где жил регент и где стояло ещё выставленным парадно тело покойной императрицы, надлежало измайловцам. Теперь же предписывалось не в очередь идти туда преображенцам. Это была новая льгота или поблажка измайловцам.

— Это потому, ребята, — ворчали солдаты, — что их подполковник — братец правителя империи. Теперь совсем заленятся и будут только на печи лежать.

— Скоро совсем должны измайловцы освободиться от всяких караулов и от всякой работы. А мы будем и за себя, и за них отбиваться. Будут нас и день и ночь гонять.

Вечером, к досадному для всех приказанию прибавилось и ещё нечто, уже совсем необыкновенное.

Адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн, явился на ротный двор и по личному приказанию их командира перетасовал офицеров и капралов.

Кудаев, бывший всегда в одном взводе с Новоклюевым, был переведён под команду другого капрала. Офицеры обменялись местами. Вообще, весь ротный двор перепутался.

— Это уже зачем, никому неизвестно, — говорили солдаты.

— Диковинно, да и глупо.

Когда Манштейн уехал, то офицер Грюнштейн объявил солдатам, что приказание это, по словам адъютанта фельдмаршала, было дано ради отличия. Но, конечно, никто из рядовых или офицеров этому объяснению не поверил.

— Какое же отличие? — говорили даже офицеры.

— У нас всякая команда одинакова. Нет ни хуже, ни лучше — все равны. Каждому в отдельности сказывают, что его перемещают якобы ради награды, а со стороны выходит якобы ради наказания.

— Да, заметил Грюнштейн, отличённых, а стало быть, благодарных и довольных что-то неприметно.

— Полно вам! Галдите зря! — заметил один старый капрал, которого все уважали за его дальновидность и проницательность. — Завтра шумите и болтайте. А ноне помолчите. Может, это глупое — умным за утро обернётся!

В вечеру с ротного двора двинулись два отряда в две разные стороны и солдаты, перестав уже роптать, только подшучивали друг над дружкой.

— Прощай, брат, — кричал Новоклюев Кудаеву. — Где придётся свидеться, неведомо. Может, мы на шведов сражение пойдём, а вы в Туретчину.

Точно также из разных взводов раздавались шутки. Солдаты и капралы прощались, просили обоюдно отпущения грехов, как перед Великим постом, желали друг дружке доброго пути, отличия и удачи, вообще смеялись и балагурили на разные лады.

Над Новоклюевым подшучивали рядовые, что его опять поставят в залу, где стоит тело императрицы. Всем было известно, что капрал до страсти боится мертвецов.

Отряд, направленный в Зимний дворец, сменил своих, же из другой роты. В Летнем дворце пришлось заменить караул измайловцев.

Смена произошла не мирно. Два преображенца налетели на одного измайловца и поколотили его. Началось побоище, и если бы не хитрость офицера Грюнштейна, то в эту ночь в резиденции герцога Бирона непременно произошёл бы кулачный бой и сумятица.

По счастью, в минуту смены караула, подали к подъезду карету графини Миних, невестки фельдмаршала, которая, пообедав в этот день вместе с своим свёкром у регента, осталась в гостях у герцогини Бирон до вечера. Только теперь, перед полуночью, собиралась она уезжать домой.

Грюнштейн, видя, что может начаться жестокая драка, крикнул солдатам, что к подъезду подали карету самого регента.

— Выйдет садиться, услышит шум, беда вам всем будет. Помилуй Бог, улетят виновные, куда Макар телят не гонял, схитрил Грюнштейн.

И этим манёвром он предупредил побоище. Между тем Кудаев, вместе с своею командой, но под начальством другого офицера, очутился во внутренних покоях Зимнего дворца, на часах у дверей опочивальни младенца императора.

В той же комнате, в углу, на деревянном ларе, была постель, на которой спал главный камергер императора, Миних, сын фельдмаршала.

Расставив часовых у ворот двора, на крыльце и у некоторых дверей внутренних апартаментов, две трети команды расположились в караульной. Большинство улеглось спать в ожидании своей очереди сменять часовых.

Около двух часов ночи, среди тишины и безмолвия спавшего дворца, началось движение. Все встрепенулись. На дворе, а затем в караульной показался сам фельдмаршал Миних в сопровождении Манштейна. Он прошёл в верхний этаж прямо к камер-фрейлине принцессы, Иулиане Менгден, и велел её разбудить. Приказание получила и исполнила дежурная камер-юнгфера Минк, причём она лукаво улыбнулась и приняла на себя важный вид.

Баронесса Менгден, родная сестра невестки фельдмаршала, смущённая неожиданностью, накинув на себя кое-как платье, вышла... Фельдмаршал вежливо, но холодно и строго попросил разбудить немедленно принцессу, доложив ей, что граф Миних желает её видеть по весьма важному обстоятельству.