Не будите Гаурдака
Шрифт:
Серафима стремительно оглядела кучку предметов, вываленную ей из раскуроченного кармана, и ловко выбрала из нее и открыла черную деревянную коробочку.
— Есть такие, — тут же отрапортовала она. — Желтенькие. Что с ними делать?
— Дай… Да не мне… ей… в пальцах… разотри… пять… с водой… смешай… чтобы кашица… вышла…
Знахарь рвано вздохнул, охнул и натужно, сипло закашлялся до розовой пены на губах.
Когда приступ прошел, и он снова был в состоянии открыть глаза и повернуть голову, Сенька и Арнегунд уже старательно всовывали в рот перенесенной на камень Федельм аморфную шершавую массу
— Сделали, дальше что? — с нетерпеливой надеждой воззрилась на лекаря царевна.
Он попробовал подняться, но растянулся без сил и тихо простонал:
— Еще… остались?..
— Одна, — продемонстрировала на ладони Серафима последний янтарный горошек.
— Давай… сюда…
— С водой?
— С ядом…
— Поняла, сейчас организую с удовольствием.
Через полминуты перед носом Друстана уже висел пузатый, сочащийся каплями кошелек.
— Кипяченая?..
— Дистиллированная, — фыркнула Сенька. — Пей, убийца.
Она приподняла голову знахаря, Друстан поднес левой рукой к губам кожаный край кошеля и торопливо запил разжеванную пилюлю.
— Спасибо…
— Уж на здоровье… — вздохнула царевна. — Что теперь?
— Сейчас она подействует… я встану и посмотрю… ее…
— Если можно… скорее… прошу?.. — умоляюще сложила руки королева. — Я боюсь… она перестает дышать…
Друстан то ли усмехнулся, то ли поморщился от боли.
— Теперь не перестанет… Это средство… в таком количестве… останавливает человека… и сиххё… надеюсь… на краю смерти… Теперь у нас… есть время… часа три… четыре… пять… максимум…
— И куда она после этой отсрочки пойдет? — хмуро спросил Руадан.
— А это уже… зависит… от диагноза… и знахаря…
— Ну, так быстрее, быстрее, быстрей!.. Пожалуйста!!!..
Друстан сделал знак рукой Морхольту: подними меня.
Тот послушно и бережно, словно фарфоровую куклу, приподнял гвентянина и поставил на ноги.
— На колени… опусти… Арнегунд… воды… еще…
— Сейчас!
Королева вскочила, бросилась к реке…
И отлетела обратно, едва ли не под ноги Серафиме.
— К-кабуча, смотреть надо, куда несешься! — недовольно рыкнул из-за арки чародей.
— Ч-что это было?.. — оглушенная, сиххё поднялась, и будто слепая, с вытянутыми вперед руками мелкими шажками снова двинулась к воде.
— Агафон, твои происки! — сразу поняла причину сего странного поведения абсолютно прозрачного воздуха царевна.
— Не нравится — отмахивайтесь от вашей саранчи сами! — обиженно опустил посох его премудрие и насуплено уставился на Серафиму.
— Нравится! — быстро подтвердила та. — Очень нравится! Только нельзя ли сделать его побольше, чтобы до воды можно было достать?
— Побольше? — деловито наморщил брови волшебник. — Как на корабле?
— Да… Нет!!!
— Ага, испугалась… — чувствуя себя отмщенным, ухмыльнулся маг, и быстро перешел к делу. — Сейчас-сейчас… Сейчас…
Он сосредоточился, повел руками, и неуступчивый воздух там, где встретилась с ним Арнегунд, замерцал, переливаясь всеми цветами спектра, словно оболочка мыльного пузыря, и попятился, отдавая в пользование кусочек песчаной полоски и краешек реки размером со щит.
— Больше не просите, — сварливо проговорил главный специалист
по волшебным наукам. — Тяга к роскоши — это пОшло.— И на сколько твоего ку…
— Смотрите!.. — встревоженно проговорил Морхольт и указал рукой направо.
Черная волна, бескрайняя, молчаливая, и от этого еще более жуткая, докатилась до деревни, нахлынула, разбилась о дома, но уже через несколько минут сначала тоненькие ручейки, а потом и потоки всё мощнее и мощнее вырвались из-за заборов и стен и с удвоенной яростью понеслись к возведенному поодаль порталу.
За их спинами соломенные крыши домов и сараев вспыхнули и взвились рассыпающими искры огненными столбами к блеклому, затянутому тусклыми тучами небу.
Арнегунд испуганно застыла, прижимая к груди кошелек с водой, как семейную реликвию. Морхольт выхватил меч и принял боевую стойку. Друстан оторвался от обследования погруженной в глубокий сон ведуньи сиххё и нервно уставился на надвигающуюся орду.
Сенька уселась поудобнее, собираясь получить от грядущего представления максимум удовольствия.
И не обманулась.
Оказывается, старый закон физики «действие равно противодействию» — это так забавно!
Когда первая волна громил докатилась до защитного колпака, улюлюкая и размахивая дубинами, а через мгновение полетела в обратном направлении с такой же скоростью, только вверх тормашками, без дубин и с совершенно другим звуковым сопровождением на головы однополчанам, никого ничему это не научило. Поэтому вторая, третья и четвертая волна быстро последовали таким же манером и в том же направлении по накатанной дорожке. Пятая шеренга — те из нее, кого еще не сбили с ног их же приземляющиеся после полета соратники — добежав осторожной трусцой до невидимой преграды, остановилась. И была немедленно притиснута к ней остальной подпирающей сзади азартно орущей и рвущейся хоть в какой-нибудь бой массой.
Кого-то из гайнов — командира или просто самого не только инициативного, но и сообразительного вояку — внезапно осенила замечательная мысль остановить тупо ломящихся сзади товарищей чтобы перегруппироваться и обсудить с генштабом диспозицию (Или чтобы развернуться и пойти поискать каких-нибудь других жертв, которых можно было огреть по голове дубиной без риска получить ей же себе же в лоб).
Для этого он по головам припертых к настолько же неуступчивой, насколько прозрачной стене взобрался на самую верхушку купола и принялся что-то ожесточенно орать и размахивать руками, яростно притопывая в такт копытами.
Как выяснилось, сообразительных в несостоявшейся оккупационной армии было более, чем достаточно, ибо не успел первый как следует огласить свою идею, как к нему полезли, толкаясь и рыча, еще штук пять.
— Ага, трибуну нашли… — задрав голову, брюзгливо уставился на них Агафон, прошептал несколько слов себе под нос, и воодушевленные гайны, взбрыкнув копытами, вдруг хлопнулись на хвостатые седалища и со свистом скатились на ушастые головы ошарашенных соратников.
Нашлось ли у несостоявшихся вояк еще несколько стратегических мыслей, не высказанных пока предыдущими спикерами, или по вкусу пришелся сам процесс достижения ораторской вершины, но после этого на скользкий путь агафонова колпака пожелали вступить уже не единицы — десятки.