Не на месте

В те края, где я родился,

К крыше хижины рыбацкой,

Что у берега морского,

Где промчалось мое детство,

Где провел свою я юность,

Там, где на столе смоленом,

На скатерке домотканой,

В теплом свежем каравае

Позабыл навеки радость

Счастье я свое оставил.

Там, где на лугу зеленом,

У отрогов гор безмолвных,

У порога девы юной,

Что поет подобно птице

И рисует тонкой кистью

Алым, золотом, лазурью

Облака над той долиной,

И закат, и брызги пены ,

Там, у милого порога,

На котором , на рассвете ,

Дева, расплетая косы,

Волос золотой обронит,

Там, куда упал тот волос,

Потерял покой и сон я,

Сердце там свое оставил.

Там, где запоздалый путник

Снежной бурей похоронен,

Где зима стоит полгода,

Где застынут водопады,

Реки льдом скует Владыка

Там, где только соль морская

Неподвластна снежным чарам,

Там, где край суров и светел,

Словно нрав людей Поморья.

Там, куда мы все вернемся,

В лоно Матери-Собаки,

Там, где вместо солнца всходит

Медно-рдяная секира

Пролил я всю кровь до капли,

Там и сам на век остался.

Если ляжешь первым снегом

Ты к ногам моей любимой,

Если с ветром разнесешься

Над горами и над морем,

Если выльешься дождями

На луга, что в той долине,

Окунись ты в это море,

Заберись на эти горы,

Припади к земле родимой.

Я любил ее безмерно.

Записав на полях короткое замечание (я все же просила сделать перевод, близкий по смыслу), я убрала бумаги и задумалась.

Немного найдется людей, способных оценить прелесть двойного издания, где на одной стороне шел бы тирийский, а на другой - герский вариант. И все же... Как славно помогло бы это сближению культур, взаимопониманию, а кроме того, облегчило бы обучающимся их нелегкую и подчас скучноватую задачу. Да, возможно, из этого могло бы что-то получиться...

Не утерпев, я показала работу папе.

– М-м... Изящно, - покивал он.
– Это Тауле?

– Да. Я просила сделать перевод, а он вот... Кстати, не знала, что ты уже рассказывал ему о Лоатэттарэ.

Папа улыбнулся удивленно:

– Не рассказывал. С чего ты взяла?

– Просто откуда еще он мог узнать такие подробности? Что Лоатэттарэ был родом из простой рыбацкой семьи, о его трагической любви и столь же трагической гибели в бою...

Я невольно запнулась. В бою с герскими захватчиками. Величайшего поэта моей родины зарубили какие-то кровожадные выродки. Сколько прекрасных творений остались ненаписанными...

– Уллере, - папа погладил меня по плечу, - тут вот... Нам отдали небольшой старый долг за ученика.

Он протянул мне кошелек.

Я сочла золотые, сжала с силой в кулаке. Теперь мне хватит на свадебный дар. Мы с Артой поженимся и будем счастливы. Нельзя же вечно оглядываться на былую вражду наших двух стран. Нужно жить будущим.

тем же утром

Тау Бесогон

Ночью под простыню ко мне вползла черная змеючка Ритит. От нее слегка приванивало хлевом (вечно с лошадьми возится, обожает их), ну да ладно. Скучает, бедняжка: батя ее не жалует, надоела, наверное, продаст скоро. А я добрый, че? Могу и отодрать, мне не сложно...

Под утро мне грезилось нечто несусветное. Огромная масса зеленоватой воды, в которой я парил совершенно свободно. Я люблю понырять за мидиями, но это - пока дыхалки хватит. Во сне я за воздухом не всплывал. Наверное, я был рыбой. На глубине вода стала словно бы гуще, лиловее, и в ней в изобилии плавали неведомые твари с целыми пучками глаз, щупалец, усиков. Какие-то клоунские рыбы, моллюски. Все, что водится в нашем Круглом море, можно увидеть на прилавке Рыбного рынка, но такого там точно не бывало.

А на дне стояли города. Домами там служили нагромождения кораллов, испещренные множеством норок. Еще меня поразили башни: закрученные винтом наподобие ракушки, с рядами арок - такая ажурная филигрань только под водой и устоит. По городу расхаживали, то есть расплавывали чуды-юды, похожие на огромных кальмаров. Зависали парочками и группками, словно дружески болтая, что-то таскали в свои башни-ракушки. Те, что покрупнее, чинно пошевеливали щупальцами и явно порицали наглую молодь, передвигавшуюся резкими толчками. Чуды почтительно приветствовали меня, и я тоже помахивал в ответ какими-то отростками... Потом меня вдруг пронзило жгучей, смертной тоской и буквально вытолкнуло из сна.

Я ошалело уставился на свои руки. Все как надо: раз, два - руки. Раз, два - ноги. На всякий случай пересчитал пальцы: раз, два, три, четыре, пять, шесть. Все, как у людей. Позже я понял, откуда росли щупальца: перечитался вчера проклятых "Рыб и гадов".

Ритит исчезла. Я потянулся, выглянул в окно. Под окном стоял Учитель и смотрел на меня в упор. Наэ! Проспал! И - попал. Я кинулся вниз.

Мы шли по аллее в суровом молчании. Чирикали птички, благоухали цветы. Мелькнул за кустами алый подол - батина наложница-рийка. Веруанца она боится, как огня. Меня, впрочем, тоже: батя как-то в шутку посулил, что если спознается со мной, он ее прирежет. А та и поверила: в Рие-то рабыню убить - плевое дело.