Не на месте

– Конечно, здесь каждое окно - такая картина, - попробовала я снова.
– Но в других краях люди наверняка хотели бы полюбоваться видами моря. Особенно там, где это в диковинку. У одного из моих учеников отец - помощник капитана, он мог бы... Ой, да что я? Можно ведь господина Ирууна попросить! Его корабли и далеко на юг, и на восток ходят... Он, конечно, сдерет большую долю, но почему не...

Арта вдруг встал как вкопанный, так что я чуть не налетела на него.

– А сынок ируунов тебе, ясно дело, не откажет?
– он зло сощурился.

Две последние собаки сразу повернули головы. Я подала знак: "Отставить!" К сожалению, Арта это заметил и явно тоже принял в обиду. Его задевало это мнимое мое недоверие, то, что мы никогда не бываем полностью наедине, но, Господь свидетель, виной тому лишь вечная нехватка времени.

– Ты очень вспыльчив, мой хороший.

Я погладила его по плечам, уклоняясь от встречного порывистого объятья - слишком уж порывистого. Взяла за руку:

– Пойдем.

Мы поднялись на плато. Я дала команду: "Вольно!", и собаки помчались с радостным лаем, покатилось эхо. Мы сели в тени под деревом. Арта все не отпускал моей руки и все молчал.

– Ну, перестань, - сказала я.
– Это нелепо, он же совсем мальчишка.

Арта хмыкнул:

– Ты и впрямь не замечаешь, как он на тебя глаза пялит? Эти бельма свои бесовские...

– Мало ли кто на меня пялится, - попыталась отшутиться я, - а ты сам?

– А я разве не в своем праве?

Он снова попытался притянуть меня к себе. Я чуть отстранилась. Я смотрела в его лицо - такое чистое, наивное, по-детски нежное, почти жалкое... Дядя говорит, это лицо пропойцы. Еще немного, и оно станет багровым, уродливым. Если Арта сделает следующий, роковой шаг и покатится вниз. Если я не смогу удержать его...

– Какой же ты красивый, - сказала я.

Он рассмеялся:

– Ты меня до греха доведешь, женщина. Зачем тебе все эти церемонии, хождения? Решайся, ну! Завтра! Просто пойдем в храм и всё, и ты моя. Ну же!

– Я еще не готова, я же тебе объясняла. Нужны деньги.

– Вот, опять деньгами попрекаешь...

– Господь с тобой, Артеле, причем тут ты? У нас не принято, просто неприлично - без свадебного дара.

– Опять ты за свое!
– вспылил он.
– Да не нужно мне никакого приданого! Не нищеброд, слава Богу, свое дело имею!

Я вздохнула.

– Да нет же, милый, это совсем другое. Приданое дают за девушкой родители, а у нас иначе. Я должна дарить свои, мною заработанные. Это мудрый обычай. Знак того, что я взрослая женщина и готова к ответственности.

– Все у вас шиворот на выворот. Жена должна - любить. Всё. Остальное приложится. И, кстати, учти: командовать собой я не позволю. Я не подкаблучник какой.

Время прогулки заканчивалось, через час у меня ученик. Я поцеловала Арту в щеку и встала.

– Мы не командуем, мы заботимся. По-матерински, о мужьях, как и о детях.

Я кликнула собак, и они мигом прекратили игру, сбежались, потянулись цепочкой вниз по тропе.

– И как о собаках, - буркнул Арта.
– От, черт... и меня ведь так: без поводка, а водишь... И всех ты так, и гаденыш этот ирууновский с тобой-то, небось, смирный. Ведьма ты, Улька, хоть и Богу молишься.

– Не надо так говорить, - попросила я.
– Ты знаешь, я люблю тебя всем сердцем. Да, приходится ждать, но это Господь нас проверяет, так даже лучше. И разве мало тебе знать, что я тебя выбрала, и другого уже не предпочту.

– Выбрала она! Да я тебя еще задолго до того углядел!..

Я смолчала. "Углядеть" и - подойти, заговорить, завести дружбу это не одно и то же.

А я тогда просто не смогла пройти мимо. Я увидела человека совершенно отчаявшегося, словно и не замечающего, каким даром наделил его Господь. А работы его были изумительны! Здесь, в Герии медь в изобилии, и много мастеров-чеканщиков, но всё как-то скучно: вечные виноградные кисти, кувшины, грудастые девицы. Арта же создавал портреты, сложнейшие пейзажи. Его корабли действительно плыли, звери были как живые. Особенно меня привлекла серия сценок с сельскими детьми, шесть или семь тарелок: дети на лесной опушке, с корзинками, у старшей девочки на закорках братишка; дети несут родителям обед в поле, играют в прятки, катаются верхом на свинье, смешно гоняются за поросенком. Как переданы эмоции, тончайшие детали!..

"Это всё ваше?" - спросила я. Мастер кивнул с глупой, пьяной усмешкой. Поднял на меня глаза - печальные, удивительно яркие, синие с влажным отблеском (они всегда у него такие, какой-то болезненной красоты и словно заплаканные). От него просто разило вином, и по обстановке в лавке было видно, что это привычное состояние.

"Так как же вы смеете?
– вырвалось у меня.
– Как смеете ввергать себя в эту мерзость? В вас свет божий, вы несете Красоту! А сами... Что за боль заставляет вас так поступать?" Мастер потрясенно таращился на меня, не в силах вымолвить слова, потом вдруг уронил голову на руки и заплакал. Он начал что-то сбивчиво бормотать, но я остановила. Не знаю, право, что на меня нашло тогда... Я взяла его за руку, сказала: "Если захотите поговорить, я буду рада выслушать. Быть может, я смогу хоть чем-то помочь. Мне, правда, больно видеть, что вы с собой делаете. Но сейчас я вас слушать не стану: пьяные откровения стоят недорого. Я приду завтра в этот же час. Да осенит вас тень крыла Его".

Я на самом деле мало чем могла помочь. Не в моих силах излечить те приступы черной, беспричинной тоски, что время от времени накатывают на него. Но со мной ему становится легче. Арта нуждается в ком-то, кто подбадривал бы, восхищался, утешал - годами, всю жизнь, не тяготясь и не упрекая; и перед кем было бы стыдно, просто невозможно снова себя ронять. "И что тут такого?
– думала я.
– В том и есть долг жены: быть опорой, надежным пристанищем".

Папа не одобрял моего выбора. Говорил: "Не мне тебе советовать, но будь твоя мать жива, она бы... гм..." и никогда не договаривал. Мы оба знали, что сказала бы мама по поводу всех наших "подвигов", начиная с отъезда в Герию. (А уж что продали часть собак!.. Надеюсь, она с небес не видала этого... или смирилась там духом.) О, мама бы всю душу из нас вытрясла за порчу своей бесценной породы. Мама ни за что не поехала бы к этим "рыжим мразям", а окажись она все же здесь, совсем иначе повела бы дела. И к князю бы явилась, как равная. И дядю бы живо отучила хорошей палкой от гулянок и лени. И меня - от пустых мечтаний. Мама сказала бы, что от безвольного пьяницы у меня родятся такие же уроды. За ремеслюгу, плебея собралась - и это ее наследница, потомственный Псарь!

Но мама умерла, глава семьи теперь я, и указывать мне некому. "Он без меня пропадет", - сказала я папе. "Ты же не можешь спасать всех и каждого". "Нет. Но просто отступиться и бросить его погибать я не в силах".

***

Вечером, после всех дел, я села проверять письменные задания. Отдельно, нарочно оставленная напоследок, лежала работа Ирруна-младшего. Листы чуть смяты, ужасный, вихляющий почерк... Перечитала.

Средь прочих там было и мое стихотворение. Уж очень хотелось услышать, как это звучит на герском. Есть своеобразная прелесть в этой их избыточности гласных звуков, переходящих один в другой. Сама бы я так перевести не сумела.

Талантливый юноша. Прекрасно чувствует ритмику, самое поэзию. Цитировал мне шестистрочники на каком-то южном диалекте - очень изысканно.

И что только Арта на него ополчился? Конечно, у мальчишки идет половое созревание, его иногда заносит, но именно в эту пору и воспитываются эстетические, моральные качества. Через красоту душа становится, красота угодна Господу.

в то же утро, в доме Ируунов