Не про заек

172

НЕ ПРО ЗАЕК

гордости за них! И открытие пациентами самих себя... Я не буду нырять глубоко во всё эту психею. Но когда дедушка восьмидесяти лет начинает вдруг рисовать и радуется вовсю, или забулдыга лепит из глины так, что слёзы наворачиваются, или женщина расписывает по шёлку и дарит шарфик, или монашка малюет подобно Серафине де Сенлис — это очень трогательно!

Да и не имею права я рассказывать! Неразглашение данных о пациентах. Может быть, когда-нибудь, потом...

После занятий с пациентами я начала расписывать чудесный венгерский сундучок. Сначала вырезала специальным резцом геометрический узор, в следующий раз буду расписывать цветами.»

* * *

«Сегодня сундучок почти закончила. Стоит такой красивый на столе. В цветах, в гроздьях ягод, всё стилизовано под эгерскую роспись. Есть в Венгрии такой город — Эгер. Мы там были нынешней зимой, и в музее меня ужасно вдохновили традиционные сундучки с росписью. Там было видео — документальный фильм, в котором показывали подробно каждый шаг изготовления. А один “живой” сундук я сфотографировала. Я, конечно, всего этого из дерева делать не умею. Просто взяла в мастерской заброшенный» сундучок и расписала — это, в общем, нормальная практика. Пациенты нередко забрасывают проект на полдороги. Это ж “скорбный дом”, может на кого-то и депрессия накатить... Я стараюсь оживить эти заброшенные деревяшки. Ну и из экономии тоже. Иногда эти деревянные отказники, так и не забранные пациентами, пылятся в углу почти законченные! Стиль, в котором их начали “украшать”, мне совсем

173

Галина Хериссон

не по вкусу. Сколько можно плодить диснеевских героев (переведённых через кальку с компьютерной распечатки) на ядовито-розовом фоне? Впрочем, девочке, которой изначально предназначался сундучок, наверняка бы понравилось. Там было вырезано имя на крышке, рядом — котёнок с клубком, на фронтальной части — туфелька, видимо, для золушки. Правда, “дизайн” туфельки уж больно современный! Я всё это дело ошкурила, вырезала с помощью машинки новые незамысловатые узоры, перекрыла ядовито-розовый более приятным серовато-розовым цветом, который, как написано на банке, почему-то называется «Красный чай». Ну, и “подстарила”, чтобы были живописные затёртости, местами просвечивало натуральное дерево. Потом расписала, вдохновлённая эгерскими цветами, листьями, гроздьями ягод.

Но штука в том (потому и пишу так подробно), что всё-таки просвечивает бледными шрамами, пусть и совсем немного, и имя девочки — несостоявшейся хозяйки сундучка, и туфелька.

Я подумала, что вот как бы не хотелось изменить свою жизнь, всё-таки просвечивает старая карма, сколько не сажай на этом перегное садов, цветов, листьев и ягод...»

* * *

«Кроме занятий в клинике, посещения шлюзов на Сене и рассматривания уже в сотый раз местной архитектуры, в городке Буа-ле-Руа особо делать нечего, а мне до вечера тут болтаться. Хорошо, что возле вокзала есть “заведение” — нечто среднее между библиотекой, бутиком, галерейкой, приёмной и чайной. Я там посидела, полистала альбомы. Как же старые мастера умели натюрморты писать!»

174

НЕ ПРО ЗАЕК

* * *

«Жара страшная. Но мне нравится — лето же! Зашла в очередной раз в ту самую библиотечку, чтобы побыть в тени с кружкой чая с мятой. Альбомы все пересмотрены. Тётка одновременно и болтлива, и медлительна: вечно трещит либо по телефону, либо с посетителями, подругами, знакомыми, клиентами, пришедшими забирать свои посылки. У неё, видите ли, точка, куда некоторые компании отправляют посылки клиентам... В общем, чаю не дождёшься!

Ну наконец-то, с мятой...

Ничего не соображаю: голова мокрая от пота и мягкая от жары. Начала читать Марселя Пруста — бросила. Ну, во-первых, по-французски, а во-вторых, там начинается всё с восьмой части “В поисках потерянного времени”, а где начало — неизвестно.

Тётка работает за компьютером и громко всё комментирует. А я положила шляпку на стол и сижу с умным видом. До тренировки по айкидо ещё далеко, а сходить непременно нужно: прошлый раз пропущен. Помните, я рассказывала, как начала заниматься айкидо?

Как видите, рутина... Ну, хотите, расскажу про Буа-ле-Руа? Это ещё один городок-деревенька на моём пути. Они тут все очень похожи. Красиво, спокойно... Но как-то “пусто”! Все живут себе в своих прекрасных домиках с внутренними дворами и садиками. Сеют какой-нибудь редис, ну, или салат, так, для удовольствия... Всё равно ведь на воскресном, ну или там четверговом рынке покупают всё.

И приятели у меня есть в таких городках: кто из группы танцев (вы знаете, я же танцевала немного),

175

Галина Хериссон

кто знаком по совместным выставкам... Приглашают в гости. Но мне же самой обычно не добраться до их буржуазных закоулков. Гуляю, бывает, вдоль Сены. Сирень тут очень хороша! Воротики, газончики...

Хожу на пленэры. Греюсь на солнышке и иногда рисую, но больше глазею на отдыхающих.»

* * *

«Снова в Фонтенбло. Мы, “местные”, называем его уменьшительно-ласкательно — Бло.

Пришла к воде. Траву скосили уже в конце мая, можно было сесть под дерево на высохшее сено, мягкое, чуть-чуть пахнувшее пылью. Сок из свежесрезанной травы уже ушёл, унеся с собой свежий, сладкий, смолистый запах. Ветер тёплый. Стебли-выскочки дрожат. Я расстелила красное махровое покрывало, бросила сумку и подошла к воде. Опустила ноги и заболтала ими, освежёнными, как ребёнок. На мокрую кожу слетелись стрекозы — с десяток бирюзовых, переливающихся палочек. Парочка уселась прямо на косточку у большого пальца. Я посидела ещё немного, а потом улеглась на покрывало под деревом. Здесь липы ещё не расцвели. Надвинула шляпу на глаза, а подбородок пристроила на бугор сумки, в которой лежала бутылка воды, журнал и пакетик орехов. Белая майка, белая шляпа, джинсы с закатанными штанинами… Тельняшку я сняла, хоть из-под выреза майки белая незагорелая грудь вываливается. Но я лежу на животе, а соседей, сидевших на траве метрах в двадцати, стесняться нечего. Три рыбака с удочками никак не приноровятся — бродят вдоль канала, две девчонки-сплетницы, у одной волосы собраны узлом на макушке, другая — блондинка с сигаретой в изогнутом запястье. Удобно рассматривать их из-под полей шляпы! Щёку — на

176

НЕ ПРО ЗАЕК

подложенную ладошку. Чуть дальше — парочка влюблённых. Сидят, вплетенные друг в друга, возятся, смеются. Нос щекочет белёсая травинка. Когда шея устаёт — поворачиваюсь, смотрю на воду в зелёных и голубых рыбках-бликах, на которой качаются утки. Парень с самокатом сел, я вижу изгиб его мускулистой спины. Загорает. Кто-то время от времени шелестит по дорожке: коляска проедет, собака пробежит, бегун шаркнет кроссовками. Подружки-сплетницы улеглись на траве напротив друг дружки, а влюблённые стали кормить птиц на канале. Тут и чайки, и лебеди, и смешные водные “курицы” — чёрные, с белой острой головкой, смешно “бегают” по поверхности и высоко пищат. Тень от дерева сползла, и на её границе прыгает на одной лапе большая чёрная птица, кажется, ворона. Они неуклюжие, когда на земле.

Я натянула тельняшку (купленную тогда, в Бретани) и перевернулась на спину.»

* * *

«Степенно, размеренно, приятно. На улицах обычно ни души. Общественного транспорта, как правило, нет, все ж на машинах! Ну, вам ли не знать. Какая у вас, кстати, марка? Вы и сама живёте в таком городке с другой стороны Парижа... А я вот всё езжу из одной стороны в другую. Поездами. До-о-о-о-лго... Вот и пишу эти письма в дороге...»

* * *

«Опять, как видите, затянуло все эти лебединые каналы ряской. Фонтаны, дворцы, фонари, старинные мостовые, бутики, ученики, картины... Уже и описывать не нужно — всё по кругу. Прекрасный город. Нет любви. И снова осень.»

177

Галина Хериссон

* * *

«Контракт в клинике закончился.»

* * *

«Я ушла от Ингвара.»

Монплезир

«Друзья попросили пожить с котом. Помнится, жила как-то в Москве, давно. И котик был хорош... От Фонтенбло далеко. Ну и прекрасно.

Городок провинциальный, под Версалем. Если от вокзала подальше — так и вовсе лес и поле, шато и лошади — один сплошной плезир.

Ну, если не считать пары забавных инцидентов.