Не родись красивой...

Она уже считала его своим мужем, и разговор повела соответственный.

— Знаешь, почему я не хочу тратить деньги на свадьбу?

— Почему?

— Потому что я задумала купить корову. Давай заведем полный двор скотины.

— А чем кормить ее? Где столько корма возьмем?

— Ну, ты даешь! Где все берут? Воруют в совхозе. Вот и мы воровать будем. А как же? Не украдешь — не проживешь! Представь, как это здорово! Я буду просыпаться рано-ранешенько. Пока ты спишь, подою корову, провожу ее в стадо, а потом разбужу тебя. Ты выпьешь полную кружку сливок, свеженьких, холодненьких и скажешь: какая заботливая у меня жена. И станешь кругленький, как сторож Жора.

— Как Жора не хочу.

— Я пошутила. Еще и на моем, и на твоем огороде посадим перец, синенькие, всякую петрушку. Каждый год все будем продавать. А когда разбогатеем, купим машину и в один прекрасный день поедем в Ростов, в театр. Я так хочу увидеть живых артистов. А ты?

— Мне хочется послушать оперу.

— Мне — тоже. Я верю, что все это сбудется, вот увидишь. А когда-нибудь мы с тобой махнем на море, на Черное. Хочу увидеть море: голубое-голубое, бескрайнее, до самого неба. Я заберусь на скалу, и буду махать рукой кораблям. А потом мы с тобой прыгнем в волны, и будем плыть долго-долго, пока не выбьемся из сил. Тогда я начну тонуть, но ты спасешь меня. Ведь ты такой сильный. Есть у меня еще одна мечта — побывать на Байкале, но это неосуществимо, если туда дорога стоит так дорого. А хотя, чем черт не шутит, вдруг тоже удастся. Но самое главное: нарожаю я тебе детей, крепеньких — таких, как ты. И больше мне ничего на свете не надо. Вообще ничего не надо, лишь бы знать, что никогда не расстанемся. Мне рядом с тобой так легко дышится, как после летнего дождика. Знаешь, какое сейчас у меня сердце? Как это вино: бьется от радости, от счастья и вот-вот выскочит из груди.

— У тебя такие красивые мечты. Обещаю осуществить их, приложу для этого все силы, — сказал Эрудит и опять нетерпеливо вздохнул.

— Ну-ка немедленно прекрати вздыхать! — грозно сказала Настя и стукнула кулачком по столу. — Развздыхался тут, понимаешь. Где это видано, чтоб жених сватал свою невесту и при этом все время вздыхал? Веди себя прилично, как подобает интеллигентному кавалеру!.. Но ничего, я все равно тебя люблю.

— Что ты кричишь? Я хочу обнять тебя.

Настя засмеялась.

— Обнимай. Сколько хочешь, обнимай, я никому не скажу!

— А еще поцеловать.

— И это можно.

— А еще…

— Ну что еще?

— Ты сама понимаешь.

— Нет, ничего не понимаю, я не умею читать чужие мысли. Милый, ты о чем?

— Все о том же.

— Что ты все намеками да намеками? Ну-ка скажи прямо, чего ты от меня добиваешься, мне ужасно любопытно узнать.

— Я тебя как человека прошу: пойдем в спальню.

— И не вздумаю. Ни за что не подчинюсь тебе.

— Почему ты стала такая?

— Такая вот я. А какая раньше была, другая, что ли?

— Ну конечно, — совершенно серьезно произнес Эрудит.

Настя обвела его сердитым взглядом и сказала:

— Давай еще выпьем!

Эрудит был уже далек от романтических восторгов и испытывал только одно желание: поскорее оказаться в ее страстных объятьях. Если бы решение вопроса зависело только от него, он бы даже яичницу не ел.

— Ты вообще слушать меня не хочешь! Выпьем да выпьем.

— Одно другому не мешает, мой любимый, — засмеялась она, обхватила его за шею, с жаром стала целовать и приговаривать: — Ты мой единственный, неповторимый, необыкновенный, ненаглядный. Я вся — твоя. Как ты можешь воспринимать мое озорство всерьез?

Когда вино кончилось, она обняла его одной рукой, как делают это изрядно захмелевшие гости на свадьбах, и, покачиваясь из стороны в сторону, запела:

Напилася я пьяна,

Не дойду я до дому…

Довела меня тропка дальняя

До вишневого сада.

Эрудит слушал и смотрел на Настю с изумлением: подвыпившая, она казалась ему смешной и еще более прелестной. Когда же она пропела:

Чем же я не такая,

Чем чужая другая?

Я хорошая, я пригожая,

Только доля такая, он не выдержал и стал ее целовать. А потом сказал:

— Моя милая певунья.

— Ах так, — возмутилась она, отодвигая его от себя как что-то постороннее. — Не хочешь слушать, как я пою? Значит, пойдем танцевать!

Тут же схватила его за руку, притянула в зал и включила магнитолу — от громыхающей музыки в доме задрожали стены. Она встала напротив его и, оглушенная грохотом ударных и умопомрачающими вариациями саксофона, прокричала:

— Я жду приглашения на танец.

Но Эрудит не пригласил ее, вместо этого, подбоченившись, словно с досадой, начал под американский джаз отплясывать русскую «Барыню». Настя взяла двумя пальчиками подол платья и тоже пустилась в пляс. Когда музыка закончилась, она обессилено упала ему на грудь и, ощущая приятное движение ласковых рук, начала разглядывать лицо любимого, будто определяя, нравится он ей или нет.

— Прости, я напилась. У меня так кружится голова.

Эрудит испытывал радостное чувство.

— Милая, моя милая, — шептал он.

х х х

Толпа, стоявшая накануне в конторе, утром следующего дня в полном составе собралась там снова. Вчерашняя новость о смерти Черненко теперь никого не интересовала, хотя его портрет с траурной ленточкой по-прежнему стоял на столе. Ожидая, когда откроется окошечко кассы, люди, убивая время, непринужденно беседовали. Говорили они о чем угодно, только не о покойном. Одна женщина завела разговор о козах. Обращаясь ко всем сразу, она сказала:

— Лучше коз никакой скотины нету. Свиней хорошо держать, у кого корм бесплатный, — они на хлебе растут, а с травы в крючок загибаются. Держала я их, знаю, чуть саму не сожрали. Вот коза — милое дело: летом — на траве, зимой тоже клок сена бросил, ну помои какие, больше ничего и не надо.

— Хорошо тебе рассуждать, одна живешь. А если семья? У меня пять ртов, коровы не хватает, не только твоей козы.

— Хорошая коза дает по полтора литра молока, в совхозе коровы по столько не дают.

— Вот я и говорю, одной тебе хватит, но для семьи корова нужна. Не знаю, как в совхозе, а я от своей Ночки летом по три ведра надаиваю.

— Я этих коз ненавижу, презираю их, они на бесов похожи, — вмешался в разговор большеголовый политинформатор. Он проводил беседы в трудовых коллективах бесплатно, на общественных началах, выполняя партийное поручение. Однако за это был оформлен на полставки рабочим виноградарской бригады, следовательно, тоже всегда являлся за получкой, хотя на работу никогда не ходил.

х х х

В дверях появилась сияющая Настя в новых сапожках. Мягким, радушным голосом поздоровалась со всеми. Присутствующие замолчали и проводили ее взглядом до кассы. Мужчины, известное дело, подтянули животы и раскрыли рты, а женщины посмотрели оценивающе. Присев на стул в своем кабинете, Настя раскрыла крошечное окошечко, покопалась в бумажках, после этого вышла в коридор и бодро прошагала в бухгалтерию за ведомостью. Толпа выстроилась в очередь.

Когда кассирша вошла в кабинет, Никитична, сидевшая за столом в центре, обвела ее холодным взором и медленно отвернулась с недовольным выражением на лице. При виде прелестной Насти на лице Никитичны всегда происходили такие процессы. На губах появлялась ехидная усмешка, а вместе с ней на щеках возникали узкие сухие трещины. Она знала об этом и старалась улыбаться как можно реже. Беседуя с кем-то, заместитель главбуха почти всегда презрительно хмурилась, неторопливо переводя свои застывшие глаза на стенку или еще куда. «Возможно, я не так красива, как некоторые, — читалось во всем ее облике, — зато я умней всех вас, честней, значительнее, и вам до меня никогда не дорасти». Когда же говорила только она, указывая, например, кому-то на упущение в работе, то озиралась по сторонам, подобно хищнику, державшему в лапах добычу. Она, не моргнув глазом, могла сказать любому прямо в лицо какую угодно гадость. Никитичне минуло тридцать лет, она уже не хорохорилась, лишь продолжала на всех смотреть надменно, мстительно, с превосходством, понятным только самой себе. Что-то в ней выражало вероятную враждебность. А вообще производила впечатление несчастного человека, желающего сделать такими же и всех окружающих. Забавно, но когда надо было расположить ее к себе, женщины, работавшие вместе с ней в бухгалтерии, приспособились с удрученным видом рассказывать о своей беде или неудаче, случалось, выдумывая их. Тогда Никитична, предвкушая удовольствие от пересказа этой истории кому-то другому, радовалась, становилась покладистой и на ее сером лице появлялись ехидная ухмылка и трещины на щеках. Замуж она ни разу не выходила, вероятно, теперь уже и не надеялась выйти, но преподносила свою участь как достоинство. На самом же деле Никитична злилась на судьбу, обделившую её счастьем, может, поэтому и сделалась такой ядовитой.