Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Вчера сыграли последний спектакль. Триумф, победа.

Народу было раза в 2 больше, чем вмещал зал. Сидели, стояли, буквально на каждом свободном пятачке. Явный «перегруз». И еще на улице осталось стоять человек 100.

8 августа 1989 г. Мехико-Гавана-Шеннон

Ну, вот, летели, летели... долго летели... даже не помню, сколько. Сначала до Гаваны часа 2, там сидели в аэропор­ту. Дикая жара; социализм. Потом часов 8 до Шеннона, и там опять в уже знакомом «Фри шопе» тратили последние доллары и прощались со свободным, разумным, красивым, человечным, удобным, уютным, чистым, толковым миром угнетения трудящихся.

Еще рывок в 4 часа, и мы в милом сердцу Шереметьеве.

Грязь, толпа, неразбериха, ожидание вещей... тупая та­можня... Дома в Москве было 7 часов вечера. Спал...

10 августа 1989 г. Москва

Несколько сонных дней дома... Голова кружится... Всю ночь не сплю, копаюсь в бумагах, перебираю одну за другой, рву, выбрасываю, перекладываю с места на место. Видимость полезной деятельности.

Решил больше не пить. Не пью... совсем. Оказывается, тяжесть в голове не от этого... Ничего не проходит. Под утро забываюсь... и потом сплю весь день. Вчера и сегодня спал с 7 утра до 5 вечера... Бессмыслица. В Одессе опять какие-то глупости... Съемок нет, и что делать, не знаю... Поживу еще день-два здесь. Может быть, приду в себя. Тогда решу, что делать.

Сейчас 22.30. Опять предчувствую бессонницу. Сел к сто­лу писать письма... Наверное, не потяну. Письма. Вот лежит передо мной пачка твоих последних писем. Детонька... де­тонька... Невозможно читать, невозможно перечитывать... Зачем? Зачем все это?

13 августа 1989 г., Москва

16 августа вечером приехал в Ростов «Тихим Доном». «Дон» оказался очень тихим, опоздал почти на 6 часов. Несколько дней был здесь. День почти каждый ездил к Танюше. Горько и тяжело... Жара... цветы вянут сразу. Вко­пали в могилку вазочку. Астры в воде стоят подольше. Розы вянут. Был у Мигдата. Приезжали Лариса с Сашей. Тоже были на могиле. Вечером посидели у них. Выпили водки. 21-го подсел на проходящий поезд в Сочи. Там ребята меня хорошо устроили, рядом со своей турбазой. И питание... За одним столом с ними сидел. Толик, Вета, Нинка. Купался, загорал. Вместе с ними было хорошо. Один бы я не вы­держал и дня. Вечерами смотрели кино (если выдерживали до конца). Гуляли. Жил я один в клетушке, рядом с морем.

Вчера опять на проходящий поезд подсел. Дал 20 ру­блей — и в Ростове. Последний раз сегодня съездил к Та­нюше (с мамой вместе). Попрощался. Сердце здесь. Тоска и одиночество непередаваемое. Любовь — это наказание (за что только, не знаю, нaверное, за счастье), потому что остаешься один.

Сегодня еду в Москву. «Тихим» опять же «Доном».

Потом... Надо в Омск. День за днем... Бесцельность, бес­смыслие... Деньги летят непонятно куда. Не замечаю, как их трачу и на что...

Сегодня 21 августа 1989 г.

Уже так, по привычке пишу... Что-то такое делал по об­мену... Кажется, ухватился только за кончик ниточки. Самый кончик. Говорил сегодня с «деловым человеком». Нужны деньги. Чем больше, тем лучше. И Танюше на памятник тоже нужны деньги.

Деньги, деньги... черт их побери.

Достал билет. Завтра улетаю в Омск (в 12.00). Господи. Да, уже сегодня: 2 часа ночи. Ладно, полечу.

6 сентября 1989 г. Москва

Прилетел 19-го. Тяжко... Дом. Родной наш, любимый дом. «Домик», как любили мы говорить с Танюшей, когда было особенно хорошо, замкнуто и уютно. Книжечки, тишина... мы вдвоем... телефон отключен. На кухне пахнет пирогом, мы читаем, лежим на нашем диванчике и читаем...

Разрушил, разрушил дом. Запаковал книжки в ящики, содрал, свернул... разорил.

21 сентября 1989 г.

12.00. Свежее, желтое, солнечное утро. Все красивые... свежо... свежо, улыбки...

А.А. — «Вы думаете, я вам что-нибудь скажу? Да ничего не скажу».

23 сентября 1989 г., сбор труппы

А.А. — «Несмотря на все декларации, никто ничего тол­кового сейчас не сделал ни в театре, ни в кино».

«Во всей этой канители у меня нет желания участвовать и «соревноваться».

«Репертуар растет, а эффекта, эффекта от него нет».

О Достоевском. — «Русские писатели в основе своей были сочинителями, а не беллетристами, именно со-чи-ни-те-лями. Это не писатель, который пишет об униженных и оскор­бленных... нет, он пишет о философии униженных и оскор­бленных, а это совсем другая история, совсем другое дело».

«Почти все тексты Достоевского выглядят ровно, но это не так».

«Литературное разнообразие диалогов — это первое, и в то же время ровность диалога. Трудно найти драматические повороты узлов и т. д.».

«Если «Преступление и наказание» написано вечером, то «Игрок» написан утром. Если «Преступление» написано мужчиной, то «Игрок» — юношей и т. д. Здесь много моти­вов из «Преступления», есть и из «Идиота».

«Интересно движется стиль, в котором пребывает герой, невероятное окончание, у Достоевского чаще всего не­вероятные окончания».

«Логика, какая угодно (параболическая, другая), но не прямая».

«Игрок». — «Кажется, что персонажи наделены одним и тем же знанием».

«Структура, скорее всего, в том, что большая часть ком­позиции заключена в словах (эмоционально окрашенных). Наступает момент, когда люди начинают говоритьдруг с другом, где они даже не обмениваются взглядами, а вы­ясняют позиции».

«Вначале говорят (5-я глава) мужчина и женщина. Вза­имное ухаживание. Типздесь выражен взглядом нa жизнь. Итак, ситуация влюбленности, ухаживания, но вскоре диа­лог становится более значимым, и тогда всплывает основ­ная тема, т. е. то, ради чего написано. И почти никогда не удается этого сделать с актерами».

«А истина? Истина не названа, она не может быть названа. Пошло было бы на репетиции Достоевского назватьистину. Ну как сказать, что такоеАнастасия Филипповна, когда це­лый том написан?.. Да, все вместе, то, что справа и слева, всег­да содержит иронию, юмор какой-то, а середка не названа».

О профессии.— «Моя наука заключается в том, чтобы сказать вам, из чего производится игра... т. е. мне важно вычислить причину,а не выяснять следствие,если хотите, меня не касается то, что произойдет потом».

«Есть эмоция смысла. Вот что есть. Есть ли персонаж в эту секунду? Нет! Вся плоть подчинена в эту секунду смыслу».

«Только сам себя сложив, он (персонаж) начинает себя проявлять».

«Разбор всегда должен напоминать мелодраму или во­девиль. Тогда будет правильно. А то скучно».

23 сентября 1989 г.

Устанавливается привычный режим работы. Терпимая жизнь. Почти обычно.

В первой половине дня занимаемся Булгаковым. Читаем, разговариваем. Очень с краю. Во второй половине — До­стоевский. Несколько дней говорили об «Игроке». Жалко, что не записывал разбор, просто не было сил, да, наверное, уже и не будет на это сил, а разбор шеф сделал гениальный. (Впрочем, записано на диктофоне.)